Кто-то умер от любви

А эта статуэтка, принесенная ею ни к селу ни к городу? Единственная вещь, которая была ей дорога в комнате, где она оставила все относившееся к ее прошлому — тому прошлому, которое „не считается“. Потому что комната, куда она меня привела, ей не принадлежала — я и это вдруг понял.

И я жал на педали.

Эта ее манера ходить взад-вперед, когда она готовила нам цикорий, открывая шкафчик за шкафчиком в поисках чашек; эти колебания, которые я объяснил волнением от встречи.

И это молчание, когда я спросил, что она выращивает в горшках на окне. Она не знала названий тех цветов. И неудивительно, ведь она здесь не жила.

Я жал на педали. Встречные деревни мелькали передо мной, только недостаточно быстро.

Наверняка она попросила друзей временно пустить ее в эту комнату, — ведь нужно же было куда-то меня привести.

Я жал на педали.

Убогое нижнее белье. Страх испытать наслаждение в чужой постели, пропахшей другой женщиной.

Я жал на педали.

А это странное распятие над кроватью, которое я приписал ее набожности. Ничегошеньки я не понял. Она хотела спать с законным мужем, и только с мужем. Как иначе она могла бы выделить меня из толпы других мужчин, чтобы не утопить в той мерзкой трясине, куда погружалась месяц за месяцем все эти годы?

Я жал на педали. И высматривал лес на горизонте.

Может, она встретила кого-то из этой трясины в баре, где я ее ждал? Поэтому и не вошла, а просто постучала в окно? А ресторан, где мы ужинали, — наверняка она выбрала его, так как была уверена, что не встретит там никого из них.

Я остервенело жал на педали. Вот и указатель деревни „Н.“ промелькнул на обочине; осталось только одолеть крутой вираж, а там, в нескольких сотнях метров, будет озеро. Однако, проезжая мимо „Лескалье“, я по старой привычке притормозил — сколько раз я делал это вечерами, когда с ума сходил от ревности и тоски. А вдруг она тоже по привычке остановилась здесь, почувствовав, как слабеет ее решимость? Вдруг ощутила, как любовь к Луизе снова проснулась в ней, пробудив волю к жизни? Вдруг это чувство подсказало ей, что ребенок любит свою мать, кем бы та ни была в настоящем и в прошлом? Я озирался, ища глазами ее велосипед, прислоненный где-нибудь к ограде. Но вокруг было пусто, только занавеска на первом этаже билась на ветру, вылетая из открытого окна. Как призрак. Это видение заставило меня еще сильней налечь на педали; я должен был успеть, должен был помешать ей сотворить непоправимое.

А может, она и кашляла нарочно прошлой ночью, симулируя приступ астмы? Предпочитая, чтобы немцы взяли нас до того, как я попытаюсь переспать с ней. Мы ничем не рисковали, такое уже бывало с ее друзьями, и всех их благополучно отпускали… Добиться отсрочки на одну эту ночь, а завтра мы поженимся, и ей уже не придется отказывать мне в близости и оправдываться. Мы станем мужем и женой и будем любить друг друга на законных основаниях.

А ведь какой счастливой выглядела она нынешним утром! Как надеялась начать все сначала, выстроить… нет, перестроить свою жизнь — теперь уже со мной и Луизой! Как ей хотелось избавиться от нынешнего существования! Тот, кто прислал ей анонимку, наверняка знал обо всем, и этого она не вынесла.

Я жал на педали. На каждом повороте я надеялся, что вот сейчас она появится и я подбегу к ней и стисну в объятиях и скажу, что согласен с ее словами насчет прошлого, одна часть которого имеет значение, а другая не считается. Или я найду ее на берегу озера, где она будет сидеть, свернувшись в комочек от стыда, что не осмелилась это сделать, потому что человеческое существо слабо и трусливо, и тем лучше. Или потому, что она одумалась и поняла, что я ее не брошу, что мне плевать, кем и с кем она была. Или, может, она побоялась зайти в эту воду, вспомнив, как здесь, на берегу, она и ее родители устраивали втроем пикники. Лишь бы увидеть там, вдали, ее фигурку. Увидеть и обнять. И поцеловаться по-настоящему, нашим первым взрослым поцелуем, так непохожим на наше детское чмоканье. И наши утренние планы ни на йоту не изменятся, мы пойдем в церковь и поженимся там, где я ее полюбил. Мы станем первыми новобрачными без обручальных колец, но отец Андре, конечно, сделает исключение для таких „неразлучных“, как мы, — в конце концов, ведь птицы без них обходятся.

Человек всегда надеется предотвратить несчастье.