Кто-то умер от любви

— Сегодня утром я присутствовал на казни Вейдмана[12], и там произошло нечто ужасное. Во-первых, казнь состоялась, неизвестно почему, с почти часовым опозданием; когда Вейдмана связали и подвели к гильотине, уже совсем рассвело. Фотографы ликовали: наконец-то снимки получатся хорошие, ведь прежде людей казнили в темноте и ничего не было видно. Я слышал, как стрекотали их аппараты. Толпа буквально ревела от возбуждения. Палач Дефурно, по своему обыкновению абсолютно бесстрастно, привел в действие механизм, и нож скользнул вниз. Не успела еще голова Вейдмана упасть на дно корзины, как женщины из толпы вдруг прорвали оцепление, ринулись к гильотине и стали окунать платки в лужу крови. Они напоминали стаю гиен. Это было отвратительное зрелище — женщины на корточках с воем погружали руки в кровь. Я не понимал, зачем они это делают. Мне все объяснил Эжен. С самого начала процесса он ходил злой. Дело в том, что он тезка Вейдмана, и стоило ему показаться в коридоре редакции, как каждый встречный бросал ему на ходу «вжик!», чиркнув рукой себе по горлу. «Ты только посмотри на этих ненормальных: они вообразили, будто кровь этого психа излечит их от бесплодия». Когда я это услышал, мне стало так страшно, что я не могу тебе передать. Я зажмурился и долго не решался открыть глаза. Я боялся увидеть, как ты тоже выбегаешь из толпы и бросаешься на колени среди этих сумасшедших баб. После того как все разошлись, я еще долго стоял там, оглядывая все закоулки площади: это было бы очень на тебя похоже — явиться с опозданием, чтобы никто не увидел, как ты, стоя на коленях, пропитываешь свой платок кровью и прячешь его в сумку, а главное, стараешься окунуть в эту багровую лужу и свой подол, надеясь унести на нем еще несколько капель крови. Признайся, ты смогла бы это сделать? Я попросил Эжена написать вместо меня отчет о казни, а сам помчался домой, хотел как можно скорей увидеть тебя. Поверь, я в отчаянии от того, что с нами происходит, но я не перенесу, если и ты прибежишь на место казни, чтобы намочить свой подол в крови, ты слышишь, я этого не перенесу! Ты все еще хочешь, чтобы я это делал?

— Да.

— Она здесь?

— Да.

17 июня 1939 года. В этот день Эжен Вейдман, «душегуб с берегов Вульзи»[13], убивший шесть человек, был обезглавлен. Я тоже.

Они стали регулярно встречаться каждую субботу. Это была тайна, известная лишь нам троим, но мы никогда не говорили о ней вслух — о таких тайнах и думать-то страшно, не то что говорить. Мы действовали слаженно, не сговариваясь. Я решила уезжать из дому по субботам, одновременно забирая с собой Жака и Софи. Жак возил в Париж меня и Софи, которая закупала там продукты; таким образом, они не могли обнаружить, что происходит в комнате без стен.

Жак обычно ждал меня возле «Норманди». Я надеялась, что кино хоть как-то отвлечет меня от тягостных мыслей. Что мне будет гораздо легче находиться вдали от «Лескалье» и смотреть фильмы, чем сидеть в соседней комнате. Но мысли никуда не девались, их трудно было обуздать. «С собой не унесешь»[14] — этот фильм я хорошо помню, он получил «Оскара», люди расхваливали его на все лады: «О, это настоящий Капра, полный самых добрых чувств!», значит, я ничем не рисковала… Увы, самые добрые чувства дико раздражают, когда приходится переживать реальную драму, — уж это-то я поняла на собственном опыте. В тот день у меня было слишком тяжело на душе, чтобы наслаждаться комедией, и под конец — разумеется, счастливый и завершившийся жизнерадостной песенкой Polly Wolly Doodle, — я разрыдалась чуть ли не в голос. Этот фильм не принес мне ни радости, ни утешения, как другим зрителям, — только горе, только бессильную ярость, только безграничную скорбь. Пока я сидела в кино, мужчина, которого я любила, занимался любовью с другой женщиной. Вместо того чтобы отвлечь меня от этого кошмара, фильм сделал его еще мучительней.

Сблизиться с Полем… Я чувствовала, что это необходимо. Нужно было чем-то вознаградить его за эти субботы, показать, как я благодарна.

С тех пор как мы переехали в «Лескалье», я отказывалась от всех приглашений, но теперь предложила ему пойти вместе с ним на прием в польское посольство и на бракосочетание Саша́[15]; в посольство он собирался идти по политическим соображениям, на свадьбу — по дружбе. А между двумя этими вечерами мы могли бы провести ночь у нас в доме, не правда ли?

Да, он согласен.

Я хотела сказать, в нашем парижском доме.

Да-да, он именно так и понял.

Это было 28 июня 1939 года.