Кто-то в моей могиле

— Я же тебе пытаюсь втолковать: никакого фонда нет.

— Но я получаю каждый месяц двести долларов. Откуда они берутся?

— Спроси об этом свою мать.

— Ты говоришь так, будто она мошенница или что-нибудь такое.

— Или что-нибудь такое.

Он повернул налево. Филдинг совершенно не знал этого города, но за долгие годы скитаний выработал привычку фиксировать в памяти те или иные приметы улицы, по которой проходил или проезжал, чтобы потом вернуться по ней в гостиницу или пансионат, делал это уже автоматически, подобно слепому, отсчитывающему шаги между различными местами на своем пути.

Хуанита примостилась на самом краешке сиденья, вся напряженная, в одной руке она сжимала пластиковую сумочку, в другой — туфли из змеиной кожи.

— Она не мошенница.

— Спроси.

— Нечего и спрашивать, может, мы с ней не больно дружим, но поклясться могу, она не мошенница. Вот если она что-то для кого-то делает…

— Если только, — ласково согласился Филдинг.

— Послушай, а чего ты делаешь вид, что так много знаешь о Камилле и моей мамаше?

— Когда-то я дружил с Камиллой.

— Но до сегодняшнего дня ты мою мамашу и в глаза-то не видел. — Она сделала паузу, чтобы обдумать сказанное. — Да ведь ты даже меня не видел до того самого дня, когда подрался с Джо.

— Я о тебе слышал.

— Когда? От кого?

В какое-то мгновение ему очень захотелось сказать ей, когда и от кого он услышал ее имя, показать письмо от Дэйзи, которое он сегодня утром вытащил из старого чемодана. Именно это письмо, полученное четыре года назад, привело его в «Веладу», в то место, где он может хоть что-то выяснить, а то и получить информацию о молодой женщине по имени Хуанита Гарсиа. И она оказалась там, хотя он до сих пор не знал, что это — добрый знак или недобрый. То, что туда вдруг заявился муж и затеял скандал, было невезением чистейшей воды. Мало того, что Филдинг был отброшен далеко назад в своих разысканиях, а миссия его пошла прахом, самым большим невезением могло стать то, что в деле оказался замешан Пината. Пината, а затем и Камилла. Одно из самых страшных потрясений в жизни Филдинга произошло в тот самый момент, когда он, скользнув взглядом по спальне миссис Розарио, увидел портрет Камиллы.

«Вот тогда мне и следовало все бросить, — подумал он. — Сразу же подняться и уйти».

Даже сейчас он не мог понять, почему не бросил все сразу, а лишь чувствовал, что грызущее беспокойство внутри исчезало, когда он ощущал прикосновение опасности (все равно, о чем шла речь: о мелком надувательстве при игре в карты, об обмане хозяйки квартиры или, как в данном конкретном случае, о его собственной жизни и смерти).

— Я не верю, что ты слышал обо мне до этого, — сказала Хуанита. По ее тону становилось ясно, что она очень хочет поверить, она польщена — ее узнают совершенно незнакомые люди, как какую-нибудь кинозвезду. — Я имею в виду, что я не вот какая известная. Так… Как ты мог меня узнать?

— Узнал-таки.

— Расскажи.

— Как-нибудь в другой раз.

Мысль о том, что нужно показать ей письмо и понаблюдать за реакцией, вполне соответствовала свойственному ему чувству изящного юмора. Но упоминания о Хуаните в этом письме сопровождались крайне нелестными для нее эпитетами, и он боялся рисковать, опасаясь, что она вновь рассердится. Кроме того, письмо это имело свои отличия. Пожалуй, из всех посланий Дэйзи оно оказалось единственным, где так отчетливо проявились ее душевные переживания и муки.