Кто-то в моей могиле

Она возносила молитвы к небу, и, пока она молилась, одна мысль все отчетливее стучала в ее сознании, вытесняя все другие: нужно позаботиться о Хуаните и ее еще не родившемся ребенке. Никто, кроме нее самой, этого не сделает. Она позвонила этой женщине по телефону, зная только, как ее зовут, как выглядит в полутьме ее силуэт и какого цвета ее машина…

— Нехорошо и очень опасно, Карлос, просить денег у богатых. Я очень боялась за свою жизнь, зная, что она сделала с тобой. Но она боялась еще больше — ведь и терять ей было много больше, чем мне. Я не стала говорить ей, как меня зовут и где я живу, только намекнула, что шла в кустах и видела, как она бежала к машине. Я сказала, что мне не нужны неприятности, я бедная женщина, но денег самой мне не надо, вот только моя дочь Хуанита ждет ребенка, а отца у него нет. Она спросила, рассказывала ли я о тебе, Карлос, кому-нибудь еще. Я сказала, что нет, и это правда. Потом она попросила сказать ей Номер телефона, ей надо кое с кем посоветоваться, а потом она перезвонит. Вскоре она позвонила и сказала, что хочет помочь моей дочери и ее ребенку. Она даже не упоминала о тебе, Карлос, не спорила о суммах, не обвиняла меня в шантаже. «Я хотела бы позаботиться о вашей дочери и ее ребенке» — и все. Она дала мне адрес какой-то конторы, куда нужно было прийти на следующее утро в половине первого. Когда я вошла, то подумала, что попала в ловушку — ее там не было, только высокий блондин и еще адвокат. Никто не говорил о тебе, не назвал твоего имени, Карлос, словно тебя никогда не существовало…

Она со стоном отвернулась от портрета, начался новый приступ боли. Лимон и анисовый чай совсем не помогли, хотя и были сделаны по бабушкиному рецепту, который всегда действовал. Обхватив живот обеими руками, она поплелась в кухню. Она подумала, что ей нужно принять те таблетки, которые прислал им школьный врач для лечения фурункулов у Риты. Тогда она не стала открывать лекарство, сделала девочке припарки из плюща и соленого сала.

Сосредоточившись на своей цели, раздираемая болью, она не замечала стоявшую у плиты Хуаниту, пока та не спросила:

— Ну что, закончила разговаривать сама с собой?

— Я вовсе не разговаривала…

— Что у меня, ушей нет? Я слышала, как ты бормотала и стонала у себя, будто ненормальная.

Миссис Розарио села, скорчившись, за кухонным столом. Боль становилась все сильнее, превращаясь в безжалостное существо, колотившее ее по всем внутренностям, но она знала, что должна поговорить с дочерью именно сейчас. Мистер Харкер ее предупредил, он был просто в ярости оттого, что девочка вернулась.

Воздуха катастрофически не хватало. Хуанита разожгла плиту, чтобы приготовить какой-нибудь еды на ужин, но окно открывать не стала, хотя и должна была бы это сделать. Миссис Розарио дотащилась до окна и распахнула его, потом жадно глотала ртом холодный ночной воздух.

— Где дети? — спросила Хуанита. — Что ты с ними сделала?

— Они у Брустеров.

— Почему они не спят у себя дома?

— Я не хотела, чтобы они ненароком подслушали то, что я собираюсь тебе сказать. — Миссис Розарио вернулась за стол и заставила себя сесть прямо. Она прекрасно знала, как могла отреагировать ее дочь при виде потерявшей силы матери. — Мужчина, который был с тобой, — где он?

— Ему надо кое-что сделать, потом он вернется.

— Сюда?

— Почему бы нет?

— Ты не должна его впускать. Это очень плохой человек. Он все врет. Даже про свое имя. Он не Фостер, а Филдинг.

Хуанита попыталась скрыть раздражение, недоуменно пожав плечами:

— Ну и наплевать. Какая разница…

— Ты ему о чем-нибудь рассказывала?

— Конечно. Я сказала, что у меня болят ноги, а он посоветовал мне снять туфли, и я их сняла…

— У нас нет времени для твоего нахальства, — проговорила миссис Розарио очень тихим голосом. Все ее силы ушли на то, чтобы скрыть от дочери свое плохое самочувствие, но даже в ее шепоте была ярость.

Хуанита почувствовала это и возмутилась. Она побаивалась свою старую мать, которая могла натравить на нее святых и чертей, и страх ее усиливался еще и оттого, что она слишком много рассказала о себе Филдингу.

— Я ни словечка ему не сказала. Вот ей-Богу!

— Он спрашивал тебя про дядю Карлоса?

— Нет.

— Про Поля?

— Нет.

— Хуанита, послушай меня, на этот раз мне нужна только правда.

— Клянусь Святой Марией!

— В чем ты клянешься Святой Марией?

Лицо Хуаниты было совершенно бесстрастно:

— В чем хочешь.

— Хуанита, ты меня боишься? Ты боишься сказать правду? Я чувствую, ты пила вино. Может, ты выпила и забыла, что именно ты ему рассказала?

— Я не сказала ему ни словечка.

— Ни о Поле, ни о Карлосе?

— Клянусь Святой Марией!

Губы миссис Розарио бесшумно шевелились, когда она смиренно склонила голову и перекрестилась. Знакомый жест разбудил в Хуаните неприятные воспоминания, они обрушились на нее как горный камнепад, сметая на своем пути все страхи.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я вру, старая ведьма! — закричала она.

— Тсс. Не надо говорить так громко. Кто-нибудь может…

— А мне плевать! Мне нечего скрывать! Есть кое-что, о чем ты не хочешь рассказывать!

— Прошу тебя. Нам надо спокойно поговорить, мы…