Кто-то за дверью

– Скажите-ка, это отлично! Вы любили хорошую литературу!

Но его, похоже, «Воспитание чувств» не слишком впечатляет.

– Ах, так! Это интересно? – спрашивает он простодушно.

– Поинтересней, чем «Недотепы»[7].

– "Недо..." Как вы сказали?

Я вижу, тут нам не разобраться. Вздыхаю и, продолжая листать книгу, натыкаюсь на вырезку из газеты, вложенную между страницами. Текст из английской газеты, обведенный красным карандашом.

– Странно, – говорю я. – Послушайте-ка.

Разумеется, он ни слова не понимает, и я перевожу:

– "У подножья скалы обнаружено тело неизвестной женщины...,". Ньюхавен, 17-ое марта... Сегодня у нас 20-ое. Значит, три дня назад.

– Три дня назад, в Ньюхавене! – взволнованно повторяет Улисс. – Но ведь я оттуда приехал. Из Ньюхавена!

– Там вы сели на пароход. Погодите...

Я читаю заметку и вкратце ему перевожу: у подножья скалы в Ньюхавене было обнаружено тело светловолосой женщины, лет тридцати, одетой в шерстяное бежевое платье. Следствие предполагает, что она упала с двадцатипятиметровой скалы. Личность женщины еще не установлена. Полиция склоняется к версии, что это самоубийство.

– Вы думаете, я знал эту женщину? – спрашивает Улисс с ноткой беспокойства в голосе.

– Если чемодан действительно ваш... и если вы потрудились обвести заметку красным карандашом...

– Самоубийство, – произносит он задумчиво. – Это лишь версия, – говорю я с улыбкой.

– Но кто эта женщина? Какие у меня могли быть с ней отношения?

– Если мы узнаем это, не трудно будет установить, кто вы такой.

Улисса неодолимо притягивает чемодан, он снова к нему возвращается. Ему бы, наверное, хотелось, чтобы чемодан был бездонным, но внутри остался лишь пакет, перетянутый резинкой. Похоже, пачка писем.

Улисс разворачивает пакет, и выясняется, что в нем лишь одно письмо, между листками которого лежит несколько фотографий. Он вынимает их, и, нахмурив брови, принимается разглядывать.

– Покажите-ка, – говорю я через некоторое время и протягиваю руку.

Не отрывая взгляда от фотографий, он передает мне один снимок, который, видимо, уже изучил.

– Но, послушайте, у нее светлые волосы, у этой дамы, – замечаю я, бросив взгляд на фотографию. – И потом она выглядит, точно, лет на тридцать!

Улисс поднимает на меня глаза, в них – растерянность.

– Вы думаете, это та женщина, которая покончила с собой?

– Откуда мне знать. Но какие-то детали совпадают... Покажите остальные снимки.

Он протягивает мне одну за другой остальные фотографии, описывая их, как если бы я страдал близорукостью:

– Опять она, на берегу моря... Здесь – крупным планом... А это – на улице... Вот здесь ее видно очень хорошо Красивая, правда? Какие чудесные глаза!

Он идет к свету, чтобы получше разглядеть последнюю фотографию. Но мне совсем не нравится, что он так близко подошел к окну. Я окликаю его:

– Эй! А эту фотографию вы хотите спрятать?

Он возвращается ко мне со смущенным видом.

– Это очень... интимная фотография. Печально, если это действительно та женщина, что погибла в Ньюхавене. Такое прекрасное тело...

Похоже, он не собирается расставаться со снимком. И я снова протягиваю руку.

– Покажите же и мне, эгоист! Держу пари, что на этой фотографии она голая, а?

Он кивает и, словно нехотя, расстается со снимком.

– Восхитительно? – говорю я. – Живая роденовская модель.

– Была живая, – грустно замечает Улисс.

– Подождите ее хоронить! В конце концов, нет доказательств, что это та женщина, о которой говорится в газете... Может, посмотрим, что в письме?

– Возьмите, прочитайте, – Улисс отдает мне сложенный вчетверо листок. – У меня не хватает храбрости. Не знаю, почему, но все это внушает мне тревогу, даже причиняет боль.

Я смотрю на него с удивлением.

– Только что вы говорили, что хотите знать, что завеса должна приподняться. Возможно, сейчас она приподнимется.

– Это-то меня и пугает. Будто я прихожу в себя после глубокого обморока. Неожиданный страх – боюсь шума, света, жизни. Боюсь того, что могу узнать.

Меня охватывает беспокойство, подхожу к нему ближе, вглядываюсь в лицо. Слава богу, все те же пустые, затуманенные глаза человека, утратившего память.

– Может быть, к вам возвращается память?

– Нет, – говорит он, сжимая лоб своими длинными пальцами. – Но во мне происходит что-то непонятное... Какое-то шевеление... Мрак стал иным. Он утратил свою неподвижность. Словно я заперт в темной комнате и слышу, как снаружи дует ветер.

Однако не эти ощущения немощного слепца помогут нам продвинуться вперед. Ну же, тормошу я его, все-таки надо узнать!

Сажусь за стол и склоняюсь над письмом. Неровный почерк, как если бы писал человек в состоянии сильного нервного возбуждения. Написано по-французски, и, разумеется, начинается словами: «Любовь моя».

Услышав их, Улисс вздрагивает.

– Ах, это любовное письмо! Вероятно, его писала та женщина?

Я переворачиваю листок, чтобы взглянуть на подпись.

– Нет. Подписано «Поль».

– "Поль", – повторяет Улисс, его лицо судорожно морщится. – Вы думаете, письмо от меня?

Он подходит к столу.

– Может быть.

– Тогда, значит, меня зовут Поль.