Кто убил классическую музыку?

Роджер Райт, директор крупнейшей классической звукозаписывающей компании «Дойче граммофон», отвечающий за артистов и репертуар, сидит перед стенным шкафом, полным компакт-дисков, и сокрушается по поводу сокращения производства. «Эти штуки не изнашиваются, — он безнадежно тычет пальцем в диски, упакованные словно ювелирные изделия. — Так как же мы убедим людей покупать новый бетховенский цикл, если того, который у них уже есть, им хватит на всю жизнь?»

Эти опасения, высказанные в телевизионном интервью[772], выявили червоточину, разъедавшую самую сердцевину звукозаписывающей индустрии на пороге второго столетия ее существования. В 1983 году компания Райта вложила сто миллионов немецких марок в новые технологии. Переход от аналоговой записи к цифровой вынуждал любителей музыки менять их устаревшие и утратившие прежнее качество виниловые пластинки на безупречные компакт-диски. Они не страдали от сигаретного пепла и не портились, сколько бы их ни проигрывали. Компакт-диски стали первыми носителями, обращение с которыми не требовало твердых рук, затянутых в хирургические перчатки.

В этой безупречности было что-то неестественное, не принадлежащее нашему миру. Вместо того чтобы фиксировать и воспроизводить физические сигналы со всем присущим им несовершенством, новая система посредством лазера превращала звуки в двоичные коды — до четырех миллионов в секунду — и передавала их точнейшим образом, без шипения, треска или поверхностного шума. Именно к этому всегда и стремилась звукозапись.

Подобно стае ласточек, компакт-диски серебристым облачком заполнили небосвод более богатого полушария, возвестив о приходе информационной революции. Их потребление превзошло все ожидания. В хрупкое мгновение до появления факсовых аппаратов и домашних компьютеров, до того, как мир погрузился в пучину экономического спада, компакт-диск олицетворял образ грядущего счастья. Он стал любимой игрушкой эфемерного поколения яппи, сверкающим кубком причастия, обещавшего спасение через изобретение — «Vorsprung durch Technik» («прорыв через технологию»), говоря на жаргоне немецких автомобилестроителей. Вместе со СПИДом ему суждено было войти в историю эмблемой восьмидесятых.

Впрочем, для классической звукозаписи действие этого эликсира молодости оказалось недолгим. В 1992 году продажи записей классики сократились на четверть. К 1994 году они уже составляли не более 5 % на мировом рынке, который в то же время рос со скоростью 16 % в год[773]. Из-за капризов статистики показатели продаж классики выглядели хуже, чем на самом деле, но ситуация действительно пугала. Ни разу после появления в двадцатых годах радио — когда за пять лет продажа записей в США упала со ста четырех до шести миллионов пластинок в год[774], — индустрия классики не ощущала такого спада. Тогда, как и сейчас, западная экономика переживала период застоя. Но если раньше для спасения достаточно было улучшить звук и расширить выбор, то теперь компакт-диски практически не оставляли надежды на совершенствование, а репертуар продаваемой музыки еще никогда не был так велик. При случае можно было ввести незначительные «украшения» наподобие 20-битной технологии, предложенной «Сони», и системы объемного звучания от «Дойче граммофон». Но для подавляющего большинства покупателей записей компакт-диск оставался истиной в последней инстанции. Купив однажды симфонию, идти за ней второй раз они не собирались.

«Впервые в истории мы получили безукоризненно записанный звук, — сказал виолончелист Джулиан Ллойд-Уэббер, — и благодаря этому достижению исчезла главная историческая причина для повторной записи музыкальных произведений»[775]. Впрочем, неизменными остались коммерческие стимулы — дать работу музыкантами прибыль звукозаписывающей индустрии. Ситуация накалилась, как в комической опере. Героиню, в течение века похвалявшуюся своей чистотой и высочайшей верностью (High Fidelity), грубо отвергли, как только получили доказательства ее непорочности.

Темные тучи подобных размышлений сгущались в гостиной Роджера Райта, изучавшего варианты тактических действий «Дойче граммофон». Компания наняла этого задумчивого англичанина с внешностью игрока в регби и солидным послужным списком записей на Би-би-си и с Кливлендским оркестром, чтобы он помог ей восстановить позиции, утраченные после смерти Герберта фон Караяна и Леонарда Бернстайна в 1989–1990 годах. Диски ДГ в элегантных упаковках с яркими желтыми этикетками по-прежнему лидировали на рынке классической музыки, но головной офис в Гамбурге тревожился из-за резкого спада продаж. Да и сам Райт настолько нервничал, что иногда заходил в магазин пластинок и покупал записи конкурирующих фирм — просто чтобы показать, что кто-то еще интересуется подобными вещами.