Кто укокошил натурщика? (сборник)

– Может, есть какое-нибудь средство… Ну, чтобы избавиться. А? – с робкой надеждой вопрошал обречённый.

– Средство одно: время, – отвечала Аделаида.

Она вещала аристократически: картавя и в нос. Впрочем, гнусавость была не столько следствием аристократизма, сколько следствием хронического насморка – аллергической реакции на нафталин, присутствующий в шкафу. Высморкавшись в кружевной платочек, который люди обозвали бы просто пылинкой, она продолжала:

– Ждите, дорогуша моя, ждите. Может быть, оно само пройдёт. Говорят, время иногда это лечит. Не горячитесь, дорогуша, не делайте резких необдуманных поступков, соблюдайте в меру возможности хладнокровие и ждите, спокойно ждите.

Пафнутий вернулся в расщелину плинтуса и стал ждать, когда пройдёт охвативший его недуг.

Остаток пятницы ждал.

Всю субботу ждал.

И воскресенье…

И вот, уже на исходе воскресенья, когда тоскующий от нежных чувств таракан собрался почивать на ложе, украшенном надписью «ху», над расщелиной плинтуса зашуршали по обоям чьи-то приближающиеся шаги. Пафнутий всё явственнее слышал прикосновение к обойной бумаге цепких коготков.

«Какое это членистоногое шастает в моей вотчине?» – насторожился наш герой.

Таинственный пришелец в нерешительности остановился у расщелины, затем стал ритмично шаркать конечностями.

– Кто там? – спросил таракан.

Незваный гость застенчиво кашлянул и продолжил шаркать на одном месте. Такая нерешительность визитёра успокоила Пафнутия, и он гостеприимно пригласил неизвестного:

– Да не вытирайте вы ноги, заходите уже, у меня тут всё равно не метено.

Нерешительный сунулся в расщелину, и Пафнутий ощутил тревожный запах паутины и трупов. «Упырь!!!» – ужаснулся таракан, и его маленькое сердце заколотилось в предчувствии жуткого конца. Неужели действительно Упырь, этот угрюмый нелюдимый каннибал, деловито плетущий за карнизом свою паутину и высасывающий внутренности угодивших в сии тенета членистоногих граждан, неужели именно он покинул своё закарнизье и забрёл в такую даль – в расщелину плинтуса?!

В квартире гражданина Ю.Э. Антикефирова было уже темно, а в расщелине плинтуса было бы ещё темнее, если бы не древнее пшённое зёрнышко, превратившееся в слегка фосфоресцирующую гнилушку, служившее ночником в каморке нашего героя. В призрачном свете этой гнилушки Пафнутий узрел мохнатого осьминога. Да, Упырь, собственной персоной!

– И до меня добрались, – чуть слышно прохрипел таракан пересохшей глоткой, чувствуя, что вот-вот грохнется в обморок. – Жаждете моих внутренностей.

Паук застенчиво почесал щетинистый затылок когтем правой передней конечности и буркнул:

– Та не, нынче я вечерямши. Побалакать с тобой хочу.

Пафнутий, впервые видя каннибала так близко и впервые слыша его скрипучий голос, отметил, что Упырь не проявляет свирепости и агрессивности. Это его чуть-чуть успокоило, и уже бодрее он ответил:

– Ну, бала… Ну, говорите.

– Я намедни одну моль схамал…

– Аделаиду?!! – похолодел таракан.

– Ага, Делавиду энту самую… Тьфу, одни мослы, никакого тебе деликатесу… Дык она, сердешная, перед смертонькой про тебе балакала… И адрес твой мне поведала…

«Бедная Аделаида! – скорбя, подумал Пафнутий. – Вот тебе и виртуозный летун, вот тебе и не страшны паутины!.. Только какого ж хрена она каннибалу про меня натрепалась! Ну, попала в лапы хищника, так лежи тихо и жди, пока тебя съедят, а язык-то распускать зачем! Мало того, что сама впуталась, так и меня тоже… О покойниках не принято плохо говорить, но налицо чрезмерная болтливость!»

– Да я тоже не больно аппетитный, – вслух произнёс он, как бы оправдываясь.

– Ша! Не про то речь! – продолжил восьмиконечный гость. – А балакала она вот чаво: дескать, тебе голос бабий волнуеть. Верно, али нет?

– Ну… – неопределенно протянул Пафнутий, и мгновенное воспоминание о приятном сне согрело сердце.

– А не тот голос, шо про цветы… энти… забыл… хризантемы, чё ли… в несметном количестве выво́дить? Ась?

– Про миллион алых роз, – уточнил Пафнутий.

– Дык я тожа маюсь! – обрадовался Упырь.

– Ну да! – не поверил наш герой.

– Зуб даю, век воли не видать! Житья мене нема! Всё зудить в башке энтот голос, растудыть его щетину, хошь голоси! Хошь об стену башкой… Вот такая, значить, приключилася со мной меланхулия, растудыть её щетину!

– А моль Аделаида сказала, что это любовь, – засмущавшись, сообщил Пафнутий.

– Жилистая была миларва, – ковыряя в челюсти когтем, небрежно бросил паук, а у Пафнутия всё внутри похолодело. – Я ей ещё когда башку отрывал, дык сразу скумекал, шо никакого в ей деликатесу, забодай её слизняк! А нафталином провонялася! Тьфу! Еле-еле схамал.

Пафнутий не нашёлся, что на это сказать, и лишь, соболезнуя, вздохнул.