Кто в армии служил...

Он помнил только, что до полигона двадцать километров, и это где-то недалеко от села П. Он пошел куда глаза глядят и стал голосовать в надежде поймать попутную машину. Безнадежно. Остановился мотоциклист, сказал, что может подвезти до какого-то места, откуда дорогу найти легко (одна дорога), но километров двадцать идти придется, если никто не подвезет. По крайней мере, мотоциклист задал ясное направление.

И Блинов пошел. Была ранняя весна, довольно прохладно, идти предстояло почти всю ночь. Сначала он немного бежал, чтобы разогреться, потом орал песни, подбадривал себя всячески, шел и шел. Степь да степь кругом. Где-то чуть не заблудился, но чудом дошел до села П., а от него оставалось всего шесть километров, причем дорогу он знал, так как в наряде патрулировал это село. Рано радовался. Оставалось совсем немного, но ноги перестали слушаться, а в голове повис какой-то туман. Блинов присел у края дороги и, завалившись, стал засыпать.

Почему мы заставляем себя делать все это – вставать утром (каторга), идти на работу (хуже каторги), чего-то делать, изображать, служить в армии и т. д. и т. п.? Почему бы просто не заснуть, замерзая. Неважно где – в горах, на дороге, в снегу, под стук колес. Кайф. Ничего не надо. Наконец-то все позади. В голове что-то мелькает – ты ведь замерзнешь, ты опоздаешь, где-то жена и дети (далеко), друзья (вообще не видно), нельзя лежать, надо идти. Но кайф. Какой кайф. Глаза слипаются. Ничего нет, кроме кайфа. Никакого страха – инстинкт самосохранения вырубился.

Сквозь этот кайф он смутно видел, как два воина, видимо, возвращаясь из самоволки, пытались поднять его (давай, вставай, сейчас патруль будет возвращаться, заберут), но потом один из них вдруг сказал, что это, мол, офицер, брось ты его. И они бросили. Блинов остался лежать и кайфовать дальше. Потом из села возвращался какой-то майор. Этот возражений не слушал, все пытался взвалить Блинова на загривок и тащить (ноги его совершенно отказали). Неизвестно, дотащил бы он его или нет, но тут возвращалась патрульная машина (было уже что-то около шести утра), Блинова, как мешок с картошкой, забросили в кузов и довезли до самой палатки, где дневальный по фамилии Соловей, сильно удивляясь состоянию товарища лейтенанта (вроде не пьяный, но ни идти, ни говорить членораздельно не может), занес того в палатку.

Блинова колотило, ни о каком разводе речи быть не могло. Ребята дали чаю, помогли лечь и даже не спрашивали ни о чем. Не спрашивали, потому что (как потом рассказали) часом раньше привели комбата – в чуть лучшем состоянии, но с большим фингалом под глазом. Он вышел к полигону не в том месте и нарвался на пост. На оклик часового (стой, кто идет) комбат послал его куда подальше, добавив, что он – капитан Безматерных (его фамилия – издевательство над капитаном Советской Армии). Но он был в штатском и в, мягко говоря, не очень хорошем виде, поэтому часовой (не очень-то солдаты любят офицеров) с большим удовольствием заехал ему в глаз (слава богу, что не стрелял по уставу) и отвел к начальнику караула. Комбат на развод тоже не поднялся, ему влепили десять суток. А Блинов до конца цикла не ходил в столовую, потому что майор рассказал их начальнику ПВО подполковнику В., как тащил его невменяемого лейтенанта (когда он тащил Блинова, он спросил его из какого он округа, и тот по простоте душевной сказал), и В. (надо отдать ему должное), собрав всех молодых офицеров, сказал, что теперь они с майором будут опознавать мудака-лейтенанта в столовой. При этом В. с недоумением и осуждающе смотрел на Блинова (ведь был такой скромный, интеллигентный) – «не будем показывать пальцем, хотя это был слоненок».

Май закончился, закончился и учебный курс. Батарея должна была отправиться на завод за техникой, а затем в часть. Но Блинову повезло. Официальная должность его была технической, и технические офицеры, а их было трое, должны были остаться для прохождения практики. Более того, поскольку жить в учебном центре было негде (на место их батареи прибывала другая), они должны были снять жилье в селе, в шести километрах от учебного центра, и каждый день с утра являться на занятия. Комбат скрежетал зубами, матеря тупую военную бюрократию, которая от нечего делать придумала такую отмазку от службы для сачков.

Вместе с ребятами из соседней батареи их набралось шесть человек, и они сняли две комнаты у добросердечной тетки в селе. Фантастическая служба. Тетка с утра поила их свежим молоком, а потом «поспели вишни в саду». Начался курортный сезон, и можно было купаться и загорать на отличном пляже. В конце курса они уговорили сержанта, помощника начальника штаба, перенести убытие на неделю позже и, добавив еще одну законную неделю на дорогу, разъехались по домам на полмесяца. Увильнуть от службы – святое дело для советского человека. И никаких угрызений совести.