Кто вы, юкагиры

Старый вождь только советовал, но никогда не приказывал. Фактически войной и охотой у юкагиров руководили молодые искусные воины-охотники — хангичэ или тенбайя шоромох. С первым из терминов мы уже встречались в главе об охоте; он означает «ловкий охотник». Второй термин переводится как «сильный человек». Спиридонов утверждал, что от такого фактического главы «рода» или «семейства» зависела жизнь кочевавших с ним вместе людей.

«Сильным охотником» был для своей многочисленной семьи Е. И. Шадрин. По его словам, он, в молодости «легкий» на ногу, неутомимо «бегал» до горам и лесам в поисках пищи.

Составная семья юкагиров вела общее хозяйство и благодаря этому могла противостоять превратностям кочевой охотничьей жизни. «Одну куропатку найдя, ее едим все. Одного дикого оленя убив, его едим все. Сеть закинув, один хариус попадается — его все едим», — рассказывали о себе верхнеколымские юкагиры^{122}.

Проводник и переводчик Иохельсона верхнеколымский юкагир Алексей Долганов нарисовал выразительную картину жизни своих соплеменников в условиях первобытного коммунизма: «Если снег глубокий (для охотничьего промысла. — В. Т.), в глубоких местах (подо льдом. — В. Т.) сети спускаем. У кого бывают две сети, у кого одна. В одной чёпке рыба есть, в другой чёпке — нет. В рыбной чёпке две сети имеющий рыбу промышляет… Теперь, если сети имеющий рыбу упромыслит, это с не имеющим сетей поделит. Одну сеть имеющий, одну-две, иной раз много [рыбы] поймает — это все делит».

И еще: «Промышленники-парни, с каждого дома по одному, в лес, на горы, дикого оленя разыскивая, ходят. Таким образом ходя, если одного-двух диких оленей убьют, их, всем разделив, живем. Диких оленей ищущие отдельно кочуют; в чёпках сети ставящие, удящие, лед долбящие тоже отдельно ходят… Убившие [диких оленей] шкур не берут. Нуждающиеся, без одежды, люди шкуры имеют… Убившие их [оленей] головы [себе] берут. Это мясо [дикого оленя] всем паями делят»^{123}.

*

Интересы совместного труда и быта требовали от членов общины известной выдержки, иначе их жизнь была бы омрачена взаимными ссорами, ревностью и даже местью. Может быть, отчасти поэтому мы встречаем у юкагиров обилие ограничений, совершенно или почти совершенно неизвестных у тунгусов. «Между здешними инородцами исстари ведется обычай, что члены одного семейства не должны разговаривать между собою без особенной нужды, исключая мужа и жены, а также женского пола между собою, — писал А. Е. Дьячков о жителях Анадыря. — Например, ле разговаривают свекор с невесткою, деверь с невесткою, брат с братом, если оба женаты, и отец с сыном, если сын женатый. Если свекору нужно что-нибудь сказать невестке, то он говорит это своей жене, т. е. свекрови, чтобы она передала его слова невестке. Если в семье малые дети, то этих детей употребляют вместо толмачей…»^{124}. Дьячков думал, что такой обычай «происходит по какой-то мнимой стыдливости».

У верхнеколымских юкагиров в разговоры не вступали тесть и теща — с зятем; свекор и свекровь — с невесткой; мужчина — с мужем младшей сестры и женой младшего брата; женщина — со старшим братом мужа; мужчина — со старшим братом жены. Родственники-мужчины не могли вести между собой разговоры об их отношении к незамужним женщинам, а родственницы-женщины — об их отношении к мужчинам. Иохельсон как-то попросил своего переводчика Алексея Долганова объяснить, в каких отношениях состоял его двоюродный брат с дочерью «родового кузнеца», но получил такой ответ: «Это мой родственник, и я не могу с ним говорить о таких вещах»^{125}.

Запрет на общение с определенными категориями лиц, нигде не записанный и наказуемый разве что порицанием, действовал на сознание юкагиров как безусловный «категорический императив». Иохельсон приводит рассказ, слышанный им от верхнеколымских юкагиров. Два брата жили вместе со своей старшей сестрой и ее мужем. Друг с другом они не разговаривали и не шутили. Однажды во время праздника один из братьев надел «кукашку» зятя и принял участие в пляске. Другой брат, думая, что видит зятя, решил над ним подшутить и неосторожно дотронулся до него. Как только он убедился в своей ошибке, упал замертво от разрыва сердца.

Верхнеколымские юкагиры обозначали «обьгчай неговорения» термином нэксиинии, тундровые — мэнэнайнии, а «оламученные» юкагиры нижней Индигирки — ламутским словом тункамэтэк. Все три термина можно перевести одинаково — «взаимно стесняться». Лица, связанные «взаимным избеганием», назывались верхнеколымскими юкагирами ниал, а тундровыми — найл.

Иохельсон считал, что юкагирский «обычай неговорения» был призван предупреждать кровосмесительные браки, которые, судя по фольклору, были довольно частым явлением в древности. На мой взгляд, этот обычай — результат двойных экзогамных запретов, существовавших у юкагиров вследствие их смешения с тунгусами.