Кто вы, Лаврентий Берия? Неизвестные страницы уголовного дела

21 июля 1953 года Штеменко обратился с письмом к Хрущеву, в котором уверял последнего в том, что он «…абсолютно не причастен к антипартийным и антигосударственным действиям подлейшего преступника Берия». В этом письме Штеменко пишет:

«Я вместе со всеми честными людьми нашей Родины с чувством возмущения и негодования проклинаю этого презренного врага народа и вместе со всеми членами нашей партии целиком и полностью одобряю решение ЦК КПСС и Президиума Верховного Совета СССР по делу Берия. Я присоединяю свой голос к многомиллионному голосу нашего народа, выражающего горячую благодарность Президиуму ЦК КПСС, своевременно и решительно разоблачившему и обезвредившему подлого провокатора, предателя и авантюриста Берия».

Далее Штеменко убеждает Хрущева в том, что с «этим самым Берия, будь трижды проклято его имя», у него, Штеменко, и контактов-то почти никаких не было: во время первой поездки он подчинялся генералу Бодину,[170] от которого получал указания и которому докладывал обстановку, а вторая поездка длилась всего 10 дней, тогда Берия в основном занимался оказанием помощи фронту в вопросах снабжения. Активных боевых действий на фронте в тот момент не было, обе стороны сидели в обороне, и он, Штеменко, был как бы не у дел.

В конце письма Сергей Матвеевич пишет: «С Берия я вместе не работал, как другие, ему непосредственно подчинен не был, и каких-либо фактов, разоблачающих его, не имел».[171]

А вот к открытию суда факты, выходит, нашлись.

Ничего хорошего о Берия Штеменко в суде, естественно, не говорил, и его показания также легли в основу обвинения Берия в предательстве и измене родине.

Для Штеменко в суд привезли раскрашенные разными цветами по всем правилам общевойсковой тактики схемы, карты, таблицы, которые были составлены в Генштабе еще на следствии как приложение к заключению специалистов по оперативному управлению войсками. Все это было развешано на специальных штативах в кабинете члена военного совета МВО, оборудованного под судебный зал, накануне допроса Штеменко.

В начищенных сапогах, под ремнями, моложавый, подтянутый Штеменко, со своими знаменитыми «буденновскими» усами, «вооружившись» длинной указкой, начал «исправляться» и четко, «по-генштабовски» докладывать оперативную обстановку в битве за Кавказ в 1942 году (суд идет, напомню, в 1953 г.). Начал, как и предусмотрено всеми правилами военного дела и оперативного искусства, с положения сторон, потом перешел к характеру боевых действий, задачам войск, решениям — короче, как на заслушивании у министра обороны. Здесь Сергей Матвеевич, конечно, был профессор, даже, наверное, академик.

Члены суда со строгими лицами внимательно слушали докладчика и его сложную оперативную терминологию, но, кроме Конева и Москаленко, абсолютно ничего не понимали. Виду, конечно, не показывали, недовольно покачивая головами.

Вот как записаны показания Штеменко в протоколе судебного заседания:

«В это время на Кавказе было много войск НКВД, но в бою участвовало очень мало.

Берия заменил не опорочившего себя генерала Сергацкова, командовавшего 46 армией, генералом Леселидзе. Эта замена в напряженный период обороны также не способствовала усилению обороны. Следует еще отметить, что Берия, которому было поручено осмотреть укрепления, отнесся к этому поверхностно, превратив это лишь в показательное мероприятие. Машины, на которых ехал Берия и сопровождавшие его лица, быстро проехали вдоль рубежей, и естественно, при таком беглом осмотре установить характер укреплений было нельзя. К тому же осмотр производился без участия ответственных военных работников из штаба Закавказского фронта».

Вот все, что есть на Берия в этом эпизоде.

Даже если допустить, что Берия поступил неправильно, заменив в ходе напряженных боев на посту командующего 46-й армией, которой поручалась оборона перевалов Главного Кавказского хребта (от Мамисонского до Белореченского), генерала Сергацкова генералом Леселидзе, полагая, наверное, что последний как грузин лучше знает местные горные условия, да и боевой опыт имеет побольше — воевать начал в июне 1941 года, а укрепления можно было осматривать более основательно с привлечением специалистов инженерной службы, — все это ну никак «не тянет» на «государственную измену, попытку дезорганизовать оборону и намерение открыть немцам дорогу на Кавказ».