Кто звал меня?

Я выхожу наружу, ступая жестко и властно — на каменную площадку царского гульбища. Снова в дождь, в сверкающую огнями пустоту. Снизу несутся стоны и ругань, на нижних площадках громко умирают неудачники и продолжают яростно командовать те, кому сегодня повезло. Я иду к краю северной стороны. Навстречу мне распахивается ночной Ленинград, грандиозными кольцами выползает из мглы, черным ковром ложится под ноги. Призрачные силуэты церквей, провалы площадей и улиц, белые пятна подсвеченных дворцов — вот она, уходящая в бесконечность, до тошноты знакомая панорама. Там, за дьявольской стеной, застыл в ожидании моих приказов святой исстрадавшийся город. Славный город великого Ленина, бывший когда-то великой Москвой. А сверху застыло небо, массивное и плоское, как сковорода. Я подымаю голову. Небо очень близко, висит над шахматной крышей Терема — протяни руку и дотронься. Я кладу меч, протягиваю обе руки, я смотрю вверх, смотрю до головокружения…

Кто Ты?

Тот, Который…

Добро или Зло? Белое или Красное?

Зачем ты разбудил меня, зачем дышал мне в лицо, зачем кричал в ухо?

Небо вдруг отзывается густым рокотом — будто лавина пошла, громче, громче, громче. Ангел? Спускается ко мне? Будто подушкой замолотили по чугунному днищу нависшей над гульбищем сковороды. Однообразно и часто, широко и грозно. Будто чудовищный мотор заработал — уже раскатисто, уже рядом. Самолет?

Из-за Верхоспасских церквей выплывает нечто, наполняя вселенную оглушительным гулом, плавно разворачивается, медленно летит сюда. Разумеется, это не ангел, смешно было надеяться. Но и не самолет. Какая-то иная машина, похожая на большую беременную стрекозу. Над черным корпусом сияет, неистово вращаясь, гигантский нимб — впрочем, это всего лишь воздушный винт, удерживающий стрекозу от падения. Очевидно, секретное оружие, гордость нынешних спецов. Обшаривает могучим прожектором дворец, осуществляя разведку с воздуха, наконец обнаруживает меня и сразу прекращает движение — точно над моей головой. Я стою в центре раскаленного луча, сжимая Соавтор в руке. Сверху тугими толчками падает ветер. Все ясно: сейчас снова начнется пальба. Мирный летний дождь отольется в свинец, разящими каплями усыпая круги света, уродуя древнюю архитектуру, и не будет мне ответа, не будет, не будет… Тот, Который Звал — отпусти, перестань терзать мою душу. Кто я? Зачем я? Не могу больше, пойми и прости, прости и не гневайся…

Взобравшись на парапет, я заглядываю в бездну. Место на редкость удачное — нижних площадок здесь нет, ничто не помешает секундам свободы. Я прижимаю к груди меч и, толкнувшись посильнее, прыгаю.

Провал в памяти. Небо повсюду…

Впрочем, тяжело, тяжело, тяжело — содрогаюсь от нечеловеческой муки. Позвоночник в гипсе. Короткое усилие, и гипс раскалывается. Я приподымаюсь на руках, затем встаю на четвереньки и высовываюсь из ямы. Ночь. Рядом желтая, уходящая ввысь стена подклета, наверху светятся Терема. Дождь кончился, а в остальном — все как прежде. Яма вершков этак в 20 глубиной, не яма даже, а разлом в тщательно утрамбованной поверхности. Неужели — моя работа? Неужели я остался цел и невредим, грохнувшись с такой высоты? Неужели — зря?

Тоска обрушивается ватным прессом, тащит обратно к земле, тоска и вселенская скорбь, но тут выясняется, что вокруг ямы уже предусмотрительно расставлены сигнальные стойки с флажками, что неподалеку стоит солдатик, который заторможено глазеет на меня, и тогда я стряхиваю постыдное оцепенение. Царский костюм смят и грязен, однако теперь это неважно.

Встаю.

Да, я цел и невредим — шепчите молитву, товарищи по партии! Встаю во весь рост. Солдатик, занятно изменившись в лице, визжит:

— Ой, опять лезет!

Два других храбреца деловито трусят по двору с большими канистрами в руках, ловят меня взглядом и, слаженно споткнувшись, меняют направление бега на противоположное.

— Боб, Андрюха! — надсаживается солдатик, срывая со спины автомат. — Скорей! Сюда!

Бесполезно: Новая Гвардия доблестно сверкает пятками, побросав канистры. В емкостях, очевидно, бензин. Ого, собирались жечь меня, умники! Охранявший яму гвардеец лихорадочно озирается и также решает бежать, рывком освободившись от оружия. Его я догоняю в несколько прыжков, он успевает только пискнуть жалобное: «Ребята…», соприкоснувшись с моим кулаком, и размашисто падает на мостовую. Дурачок, — смеюсь я, — ты мне не нужен. Мне бы узнать всего-навсего, который нынче час… Беру безвольно лежащую руку, изучаю простенький циферблат солдатских часов, шагаю прочь, а кукла, оставшаяся сзади, кроваво булькает мне вслед, подняв белое лицо из лужи…