Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828

Любезный читатель, приходилось ли тебе когда-нибудь строить дом из игральных карт? Это, пожалуй, самая невинная забава, какую можно произвести с этой бесовской азартной выдумкой. Карточные домики бывают простые и сложные, убогие и симпатичные. Чаще всего они этакие — ажурные и понятно-прозрачные. Всех их роднит одно качество: непрочность постройки. Часто достаточно легкого дуновения, не говоря уж о каком-нибудь более серьезном толчке, чтобы вся постройка осыпалась. При этом особенно символичными кажутся карты, упавшие «рубашками» вниз. Лица дам, королей и валетов будто обижены в лучших намереньях. Думали, так и будут стоять частью прочной конструкции — ан нет. И все теперь оказались в общей плоской кучке, где шестерка мало чем отличается от туза.

Примерно таким обрушившимся карточным домом выглядела теперь вся деятельность штаб-офицера по южным губерниям Лабазнова. Пока он был в силе, фаворе, то мог выдумывать, выкручиваться, строить планы, казавшиеся ему хитроумными. Но после его смерти и бегства подручного Беуса всё это открылось в самой жалкой неприглядности. Дрымов с Горлисом перебрали все до листика бумаги в жандармском кабинете, а также в квартире Беуса и Лабазнова-Шервуда.

Добиться этого было непросто. И в мирное время — вообще невозможно, тогда подобными действиями могли бы заниматься лишь другие жандармы, специально по такому случаю приехавшие из штаба Третьего отделения в Петербурге. Но в связи с идущей рядом войной и тем, что Одесса была прифронтовым городом, сие стало возможным. Ответственность на себя взял генерал-губернатор, герой штурма Варны Воронцов, а также начальник военной полиции Дунайской армии Достанич.

Ну а уж внутри поредевшего «синклита» обязанности были поделены так: Степан Степанович занялся всем, что касалось османского шпионажа, а Дрымов с Горлисом — гражданскими вопросами, в коих набедокурили Лабазнов с Беусом. Также по специальному разрешению Воронцова было разрешено подключить к рассмотрению сих дел Степана Кочубея (ввиду его вовлеченности в некоторые из них, а также учитывая заслуги в переходе запорожцев на русскую сторону и спасении жизни полковника Гладкого).

* * *

Чувствуя свою ответственность и даже вину перед Ранцовыми, Горлис занимался их вопросом в первую очередь. При этом он понимал всю сложность задачи — ведь ему предстояло найти улики невиновности Виконта Викочки и его однокашников, поистине неопровержимые, чтобы ходатайствовать о полном прекращении сфабрикованного дела «Сети Величия». А жандармы, хоть и недавно появились на земле русской, но уже успели показать, что очень не любят разжимать челюсти, чтобы отпустить свою жертву (в этом они были верными продолжателями традиций старых тайных канцелярий).

К счастью, такие доказательства нашлись. Лабазнов и Беус чувствовали себя в полной безопасности и безнаказанности. Потому они не спешили уничтожать следы своих фальсификаций. В их общем кабинете (и частично — в квартире Беуса) разные этапы состряпывания заговорщицкого дела были аккуратно разложены по отдельным папочкам.

Итак, имелись начальная папка с образцами почерка Викентия в учебных работах, взятых в архивах Лицея. В другой папке — много листов, на которых Беус разбирал, как этот почерк воспроизводить, тренировался в этом. Отдельные буквы — строчные, заглавные, их сочетания в разных вариантах. В третьей папке были сочиненные Лабазновым заговорщицкие письма якобы от Вики и будто бы — его бывшим соученикам. Причем это были черновики, текст выверялся, правился — и всё это рукой жандармского капитана. А рядом — тот же окончательный текст, переписанный набело. В четвертой папке лежали образцы почерков всех остальных фигурантов дела «Сети Величия», также взятые в Лицее. (Тут Натаниэль Николаевич даже начинал кипятиться — что ж статский советник Орлай так безропотно отдал это всё жандармам — но потом остыл, вспомнив, что и сам не безгрешен, поскольку оказался не готов к столь наглым подделкам.) В пятой папке имелись как бы ответы от соучеников с согласием заняться заговорщицкой деятельностью. Очень краткие, в нескольких словах, с датой и подписью. Похоже, Беусу оказывалось недосуг подробно осваивать столь большое количество других почерков.

Самое трогательное, а может быть, глупое, что разные варианты совершенствования в подделке чужого почерка в последних папках подписывались самим Беусом: № 1, № 2, № 3, № 4, № 5… Похоже, это делалось, чтобы проще было обсуждать и советовать со стороны: «Эта буква, братец, у тебя лучше всего вышла в варианте № 6. А вот оное сочетание — в нумере пятом».

И лишь в последней папке, лежавшей отдельно — среди прочих «настоящих» дел (а не подготовки фабрикаций к ним), — дело студентов-заговорщиков описывалось всерьез, будто оно настоящее. Тут же, кстати, находились и листики, в коих запротоколирован тот самый, памятный разговор с Горлисом, когда он хвастливо сказал, что его ученики-студенты теперь учатся в самых разных университетах России.