Куб

На протяжении всего матча я проявляю неукротимый фанатизм, будучи одним из самых активных фанов на трибуне. Постоянно что-то ору, прыгаю, заряжаю кричалки, шевеля высохшим липким языком. Когда моя команда забивает гол, я так бурно рад, что чуть не лишаю жизни какого-то стоящего по соседству паренька, свалившись на него в безумном обезьяньем прыжке. Ближе к концу спортивного мероприятия я начинаю чувствовать, что меня отпускает. Свинцовой волной накатывают апатия и усталость. Ноги не несут. Еле ими передвигая, бреду домой. На последние деньги покупаю хер знает какую по счёту за день бутылку воды, чтобы обезвредить неописуемый сушняк в ротовой полости.

Доковыляв до флэта и жадно проглотив обильный ужин, вдоволь нахлебавшись воды, заваливаюсь в постель, словно подстреленный куль с песком.

"Ну вот, - размышляю я на сон грядущий, - теперь ты можешь радоваться, идиот. Ты добился, чего хотел. Отныне можешь считать себя настоящим торчком."

Как уже упоминалось, период нашего начального знакомства с винтом был полон неподдельной юношеской романтики. Оглушительное впечатление от прихода в нашу жизнь этого сильнодействующего вещества порождало вполне объяснимую и простительную иллюзию открытия новых горизонтов мышления, новых масштабов творческой активности. Понимание того, что любая деятельность человека, накачанного стимуляторами, носит "непродуктивный характер" (определение нарколога), что под покровительственной сенью перивитина серьёзный многотрудный процесс истинного творчества вырождается в бестолковую забаву графомании, пришло к нам много позже. Пока же мы воспринимали бесплодную по своей сути вакханалию нервных импульсов как нечто значимое. "Именно так и должен себя чувствовать человек", говорили мы себе.

Надо сказать, что рост творческой активности на гребне волны новых ярких нарковпечатлений действительно имел место: Олег начал изготовлять картины с периодичностью, достойной хорошего типографского станка (некоторые из них получались даже неплохими), А., как одержимый, ночи напролёт строчил дико концептуальную новеллу под названием "Чебурашка" (не буду отягощать читателя информацией о её содержании) - нескончаемое произведение, измеряемое в килограммах. Даже такой лентяй, как я, и то заметно повысил свою поэтическую производительность, начал пописывать и прозу - маленькие психоделлические рассказики-картинки. Но вот в чём беда: увеличив количество нашей творческой продукции, качественного роста работ винт не дал и не мог дать. Очень немногие из наших произведений, относящихся к той весенней эпохе "винтового ренессанса", выдержали в наших собственных глазах испытание временем - основная же масса тогдашних экзерсисов благополучно валяется в запасниках или и вовсе на помойке (включая и фундаментальнейшего "Чебурашку").

Не буду говорить за своих товарищей, скажу за себя. Той весной я написал много стихов и несколько рассказиков. И те и другие порою забавны, но никакой особой ценности в себе не несут: количество не переросло в качество. Да и вообще, как это всегда и бывает, я так и не смог использовать первитин для чего бы то ни было путного - для получения свежих идей для творчества, например. Всё вышло просто и банально: первитин использовал меня, сожрав, задавив жаждой примитивного "животного" кайфа все благие идеи, связанные с интеллектуальной эксплуатацией этого "умного" наркотика.

После Гришиного куба зуд познания был удовлетворён - я теперь мог с полным на то основанием сказать самому себе "Да, я знаю, что такое винт". Казалось бы, ну узнал - и хорошо, живи себе спокойной здоровой жизнью, как жил раньше, раз и навсегда пополнив копилку своих знаний. Но знание это оказалось слишком тяжело для моей копилки. Прав был Экклезиаст, и жить с таким знанием в кармане оказалось совсем непросто. Уже примерно через неделю трезвой жизни (недельный цикл будет царствовать над нами ещё очень долго) в голову стали настойчиво лезть ностальгические воспоминания, стало медленно, но неуклонно расти где-то внутри напряженное желание повторить. Было бы странно, если бы этого желания не возникло. Это было бы неправдой, это было бы против законов природы.

Но рассудок, чувствуя уже, что попал в ловушку, оттягивал тот неизбежный момент, когда придётся себе в этом признаться. Чем мучительно пытаться решить проблему, не легче ли сделать вид, что её нет? Ведь пока ещё можно немного пожить без тяжких раздумий, с закрытыми глазами. Да, пусть мне хочется вмазаться ещё раз - ну и что? Жгучего, всепоглощающего желания, до холодного липкого пота, до дрожи, до подкашивающихся ватных ног, до страха обосраться прямо на бегу - ничего этого пока нет (всё это ещё будет, но только потом). Так чего волноваться?