Куб со стертыми гранями

— Да, но только вы начали вдруг убивать! Причем — детей, девочек!.. И это тоже — “объективно, а не философски говоря”!..

Он с наигранным испугом отстранился от меня и объявил:

— Ну вот, вы опять заблуждаетесь, Теодор… Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения, потому что больше мы с вами разговаривать не будем. А с девчонки я начал потому, что детей убивать гораздо легче. Вы же видите, я не отличаюсь физической комплекцией… Да это и гуманнее. Ведь я спасал их от ужасного будущего. Вдумайтесь, что было бы, если бы я убивал их родителей — детишки остались бы на всю жизнь морально травмированными утратой любимых людей…

— Молчать! — бешено заорал я так, что Изгаршев вздрогнул —теперь уже непритворно — и хотел вскочить с табурета. — Сидеть! Я сказал — сидеть, паршивец!.. А теперь слушай меня внимательно!.. До завтрашнего утра ты вспомнишь всех женщин, которых ты когда-либо трахал в своей жизни, понял?.. Всех тех, кого ты изнасиловал перед тем, как убить, и всех тех, кто, по своей глупости, имел несчастье переспать с тобой! А завтра, в девять часов, ты мне это всё расскажешь. А в одиннадцать тебя поведут на Установку!..

Не давая Кину времени опомниться, я резко повернулся и вышел в коридор прямо сквозь охранный барьер ячейки.

Какая-то смутная идея забрезжила в моей голове наподобие хмурого дождливого рассвета, но окончательно ей оформиться не дал отчетливый голос Бурбеля, прозвучавший в коммуникаторе в нескольких метрах от меня:

— Эдукатор Драговский, немедленно зайдите ко мне.

— Иду, иду, — отозвался я, хотя Бурбель не мог меня слышать.

— Не идти, а бежать следует, когда начальство вызывает! — пробасили сзади и с силой вдарили мне между лопаток.

Это был, судя по выходке, не кто иной, как эдукатор Вай Китадин собственной персоной. В Пенитенциарии он специализировался на так называемых “первачках” — тех, кто в первый раз нарвался на неприятности с законом.

— Привет, — буркнул я, не реагируя на сомнительный афоризм Вая. — Ты не знаешь, зачем шеф требует меня пред свои очи?

— Конечно, знаю, — жизнерадостно ответил Китадин. — Чтобы устроить гэ-гэ-эм…

— Чего-чего?

— Грандиозную говномакаловку, — пояснил коллега Вай. И крикнул мне уже вслед: — Ты потом загляни ко мне, дело одно есть…

Может быть, он и прав насчет причины вызова шефа. Если Бурбель видел с помощью камер наблюдения конец моей беседы с Изгаршевым, то мой срыв мог прийтись ему не по душе…

В кабинете шефа, обилием экранов напоминавшем монтажный зал в старинном телецентре, было тихо. Обычно данное помещение отличалось тем, в нем всегда витали какие-нибудь не подобающие запахи, и посетителям оставалось только гадать, откуда в кабинете заместителя начальника Пенитенциария по научному обеспечению может пахнуть, например, отработанным дизельным топливом или, скажем, детской присыпкой.

Поэтому, войдя, я еще с порога осторожно принюхался, но сегодня витающие в помещении ароматы исчерпывались парами хорошего коньяка.

Доктор психологии, действительный член бессчетного числа Академий и почетный член всевозможных научных обществ Прокоп Иванович Бурбель расхаживал, заложив руки за спину, как на экскурсии, время от времени косясь на экраны, на которых нечетко колыхались и невнятно бубнили чьи-то силуэты.

— Садитесь, Теодор, — любезно предложил он, когда я преодолел пространство, отделявшее входную дверь от рабочего стола шефа.

Я послушно присел на край указанного мне кресла у небольшого чайного столика, предназначенного для “своих”, а Бурбель, пыхтя, опустился напротив меня на мягкий диван.

— Скажите-ка, Теодор, сколько лет вы работаете в Пенитенциарии? —спросил он.

Если это и была преамбула, то довольно зловещая. Похоже, предположения Вая насчет ГГМ начинали оправдываться.

— Почти семнадцать, Прокоп Иванович, — сказал я.

— И скольких вы уже реэдукировали за это время?

Шеф обожал изобретать новые термины. Собственно, такие словечки, как “эдукатор” и “реэдукировать”, именно он ввел в обиход нашего заведения, хотя, на мой взгляд, “воспитатель” и “перевоспитывать” звучат ничуть не хуже.

— Ну, это трудно сказать, Прокоп Иванович. Вы же представляете себе ту специфику, которая обусловлена пользованием Установкой…

— Да-да, — согласился поспешно Бурбель. — Если наша… то есть, ваша, Теодор… деятельность завершается успехом, то мы тут же забываем о человеке, которого вернули в прошлое. Кстати говоря, на эту тему я однажды попытался набросать небольшую статейку… разумеется, чисто для успокоения своей души, так что можете не волноваться насчет нарушения конспирации, Теодор… Я там назвал это уникальное явление “феноменом псевдоамнезии”, что вы скажете на этот счет?

Бурбель, вопреки своему обыкновению, сегодня явно решил зайти издалека. Значит, сейчас у него было свободное время.

— Звучит красиво, Прокоп Иванович, — похвалил я. — Только почему вы считаете, что эта амнезия — “псевдо”?..

Некоторое время мы по инерции обсасывали терминологические косточки, потом шеф констатировал: