Кубанские зори

Новая тактика Рябоконя была возможна только при всеобщей поддержке народа и обширной агентурной сети как среди жителей станиц, так и в органах власти. И такая сеть у него была. Иначе как он мог проводить, казалось бы, совершенно невозможные операции, которые, как всегда, совершал с некоторым даже шиком, оставляя записки о себе.

Рассказывали, что однажды он ухитрился даже получить со склада боеприпасы. Потребовал два грузовика и стражу для их охраны и увез их в район станицы Староджерелиевской. Выгрузил боеприпасы на берегу плавней, отпустил охрану, вручив старшему записку для предъявления на складе: «Кто патроны выдал, Рябоконя видел».

Бывал он не только в ближайших хуторах и станицах, но и в Славянской, даже в краевом центре Екатеринодаре. В донесениях и отчетах встречается сообщение, что он, возможно, бывал и в Крыму.

Особенно любил он появляться на базарах, на рынках. Причем один. Ходит по базару, смотрит, общается с людьми, слушает, о чем они говорят. В конце концов, он не выдерживал и кому-то тихо, может, полушепотом говорил: «Я — Рябоконь!» После такого его признания обычно на базаре случался переполох. Не потому, что его боялись. Боялись власти, которая за любое общение с Рябоконем карала беспощадно. На шум и гам на базаре прибегали бойцы отряда самообороны или частей особого назначения. Он же вскакивал на коня, находившегося где-то рядом, и скрывался.

Объезжая же на линейке хутора и станицы, Василий Федорович тут же давал распоряжения по замеченным неполадкам.

Как-то он ехал на Пасху и увидел, что какой-то старик ловит рыбу, хотя на такой праздник ловить рыбу не должен.

— А ну поговорите вон с тем комсомольцем!

А «комсомольцу» этому было под шестьдесят. Для него слово «комсомолец» было воплощением всего самого несуразного и вздорного.

Рассказывали и о том, что в период продразверстки он перехватывал целые обозы с хлебом, идущие в станицу Ольгинскую, где были склады.

Однажды на берегу реки Понуры, километрах в пятнадцати от Гривенской, он перехватил обоз с хлебом, состоящий из двадцати четырех саней. Путь обозу преградили сани, запряженные добрыми лошадьми, у которых стоял Василий Федорович, Савва Саввич Скорик и еще один казак.

Свои сани он послал со Скориком вперед, а сам сел в одни из саней обоза и повел его на хутор Волошкивка. Потом еще долго ехали по льду, пока совсем не стемнело. По пути Василий Федорович убил из винтовки зайца, пробегавшего метрах в двухстах от него. Сделал это демонстративно, дабы никто из подводчиков не вздумал удрать или оказать сопротивление.

Хлеб сгрузили в плавнях на лед. Опросив каждого подводчика, сколько пудов он вез, Рябоконь выдал каждому квитанцию за своей подписью и печатью…

Накормив подводчиков хлебом и салом, он их отпустил, предупредив, чтобы не говорили, где сгрузили хлеб. Впрочем, это было излишне, так как никто из них не представлял, где он находится, и даже при желании не мог сообщить, куда увезли хлеб.

Теперь вместо политических воззваний Василий Федорович обращался к людям со стихотворными балладами. Сохранилось одно из таких его обращений «Казак на свободи», так напоминающее песню народной картины «Казак-Мамай», традиция написания которых была в свое время на Кубани довольно развитой. То есть он теперь больше рассчитывал не на извращенное политическое чутье людей, а на их душу, на их народное чувство. Вот это стихотворное обращение Рябоконя: