Кубанское казачество и его атаманы

Семидесятилетняя борьба черноморцев с черкесами богата не столько крупными и грандиозными событиями, сколько поразительным упорством, стойкостью и взаимным ожесточением, принесшим много зла, разорения и горя обеим сторонам. Это была чисто народная, партизанская война с обеих сторон, война, почти не прерывавшаяся и ни разу не доходившая до столкновения в одной общей битве не только всех наличных, но даже бо́льшей части сил у противников. А между тем не было казака или горца, которые не участвовали бы в этой борьбе, потому что каждый, способный владеть оружием, одинаково и у казаков, и у горцев обязан был воевать. Военные силы у противных сторон дробились на части, чаще мелкие, чем сколько-нибудь значительные, и, наряду с мало-мальски выдающимися стычками этих частей, война то и дело переходила в поединки. Кровь лилась каплями, жертвы приносились втихомолку, противники часто выступали друг против друга в одиночку, не обнаруживалось сразу слишком много огня и дыма, не доходило дело до грандиозных и потрясающих сражений, когда война в один раз поглощала тысячи жертв; но и мелочей было так много, что капли пролитой крови могли бы обратиться в ручьи, из одиночных жертв образовались бы громаднейшие братские могилы и мелкий ружейный огонь превратился бы в величественное молниеносное зарево, если бы история свела все эти ужасные мелочи к одному, двум или нескольким даже эпизодам. И сколько геройства, мужества и самоотвержения было выказано при этом с обеих сторон! Мы привыкли черпать примеры высоких военно-гражданских качеств из древней истории, у римлян и греков, и с непростительным невниманием относимся к героям нашей родины, жертвовавшим собою ради этой последней втихомолку, без расчета на эффект и, быть может, без всякого помысла о военной славе. Была ночь. Три казака сидели «в залоге» за Кубанью, на неприятельской стороне. Вдруг они заметили, что по направлению к Кубани движется целое полчище горцев. Казалось, ничего не стоило бы казакам забраться куда-нибудь в укромное местечко и обождать, пока горцы переберутся чрез Кубань, а затем, давай Бог ноги, убежать за крепкие стены кордона. Но тогда черкесы пробрались бы беспрепятственно чрез границу и принесли бы много зла и горя казачьему населению – могли бы сжечь застигнутую врасплох станицу, увести в плен женщин, переколоть безжалостно детей и стариков, угнать казачий скот… И вот трое односумов, не задумываясь, вступают в борьбу с целым отрядом. Раздаются три казачьи выстрела, вырвавшие трех неприятелей из толпы… Момент молчания – и за ним гик и крики этой мгновенно ожесточившейся толпы. Пока толпа нагрянула «на залогу», казаки успели нанести ей еще один такой урон, но не прошло и минуты, как сами они в свою очередь «были посечены, выражаясь излюбленным казачьим выражением, на капусту». Тревога была услышана; казаки с разных сторон двинулись к месту выстрелов; завязалась борьба – досталось казакам и еще более досталось черкесам; жертв оказалось достаточно с обеих сторон, но набег горцев был отражен, станичане и хуторяне с их семьями и имуществом были спасены; многие участвовавшие «в деле» казаки отличились, получили чины и ордена… а что же три первых виновника всего «этого дела»? Они только увеличили общую груду казачьих жертв за родину, их приняла мать сыра земля, может быть, даже не родная, но об них забыли упомянуть даже в приказе… И тем не менее, чем подвиг этих неизвестных, безыменных героев уступал подвигам Горация Коклеса или Муция Сцеволы (легендарные римские герои. – Прим. ред.)? Такие «случаи» беззаветного служения родине были нередки между казаками, хотя, быть может, попадут только очень немногие из них на страницы казачьей, мало исследованной и мало затронутой пока, истории. В декабре 1832 года черкесская партия в несколько сот человек перебралась чрез Кубань и намеревалась сделать нападение на Полтавский курень. Казаки, однако, зорко сторожили границу. Сжегши несколько пикетов, шапсуги бросились на пикет, названный впоследствии Суровским. Но находившиеся здесь 13 казаков под командой урядника Сура порешили постоять за себя и родину. На предложение сдаться они отвечали ружейными выстрелами. Шапсуги в свою очередь двух казаков убили и трех ранили. Это, однако, не изменило дела – казаки посылали пулю за пулей в трехсотную толпу, а когда черкесы, бросившись в атаку, пытались шашками рубить плетеные стенки пикета, чтобы проникнуть внутрь, казаки в упор поражали из ружей неприятеля. Казаки выдержали несколько таких натисков в продолжение двух часов, пока другая казачья команда при двух пушках не подоспела к ним на помощь и не разогнала шапсугов. «И этот Сур, – говорит И. Д. Попко, – мало того, что сам отбился, он спас еще курень, дав ему время приготовиться к обороне». А вот другой, еще более поразительный пример казачьего самоотвержения и храбрости. В 1810 году более 4000 горцев, подстрекаемых турецким пашей, жившим в Анапе, предприняли набег на Черноморию в районе Ольгинского поста и вблизи Ивановского и Стеблиевского куреней. Начальник Ольгинского кордона войсковой полковник Тиховский разослал гонцов с вестью о вторжении черкесов в разные стороны по линии; но горцы, занявши все сообщения между ближайшими кордонами и пикетами, не допустили казаков, за исключением одного, посланного к войсковому атаману исполнять это приказание. Часть неприятеля бросилась уже на Ивановский курень. Тиховскому, отрезанному неприятелем со всех сторон, предстояло одно – лечь вместе с казаками «костьми на поле битвы», чтобы защитить край. «Оставшемуся на (реке. – Прим. ред.) Кубани Тиховскому, – говорит г. Короленко, занимавшийся разборкой военных дел Черноморского войска, – ждать помощи было некогда и неоткуда; он это знал, но видел, что толпы черкесов, как волны моря, двигаются для разорения земли черноморцев, защищать которую он ставил себе священным долгом. Сначала Тиховский выслал с кордона сотню казаков при офицере, а потом решился действовать всеми бывшими у него силами. Присоединив к казакам успевшую пробиться из Ново-Екатериновского поста конную команду при полковом есауле Гаджанове и забрав из Ольгинска пеших казаков, он, с одной трехфунтовой пушкой, имел в своем распоряжении 200 человек. С этою-то горстью Тиховский двинулся на скопище в двадцать раз сильнейшее. Черкесы тотчас же атаковали Тиховского, который, отослав всех лошадей в кордон, выстроился в порядок пешим строем. Азиятцы подались назад; тогда Тиховский пустил в них три пушечных выстрела картечью, положивши целые ряды в густой толпе. Оторопевшие хищники стали подбирать своих убитых и раненых и поспешили выйти из-под картечных выстрелов, но в это самое время подоспели к ним на помощь бывшие на левой стороне (Кубани) пешие черкесы и вся масса вновь хлынула на Тиховского. Закипел ожесточенный бой между тысячами неприятелей и горстью казаков. Четыре часа бился Тиховский, поражал врага меткими ружейными и пушечными выстрелами, и брал уже верх над нестройными толпами, как вдруг грабившие Ивановское селение конные черкесы, услышав пушечные выстрелы, прискакали на место сражения. Дружно ударили все горцы на Тиховского, и притом в тот самый критический момент, когда были израсходованы артиллерийские снаряды; ружейных патронов оставалось тоже мало и в людях была уже убыль убитыми и ранеными. Сам Тиховский, истекая кровью, употреблял, при содействии сподвижника своего Гаджанова, последние усилия: он ударил на неприятеля в ратища (копья – Прим. ред.), но черкесы выдержали отчаянный напор казаков и приняли их в шашки. Тогда Тиховский, окруженный со всех сторон, весь израненный, собрав остатки своей команды, с отчаянием бросился напролом, но, разрубленный горцами на части, пал со славой на поле чести. С ним погибли и остатки храброй дружины его. Наступившая ночь осенила мрачным своим покровом разбросанные по полю тела черноморских казаков»[5]… Немногие из двухсот казаков, участвовавших в этом побоище, спаслись, да и из них часть сильно израненненых тогда же умерла; но зато было спасено ценой этой кроваво-обильной казачьей жертвы население двух куреней! «С тех пор, – говорит Короленко, – прошло более полувека (а теперь более 3/4 века); затихла гроза войны на берегах Кубани; заросло травою поле, облитое казацкой кровью, усеянное костьми казаков, и только скромный памятник, поставленный усердием признательных черноморцев, указывает могилу падшего с товарищами за царя и родину героя Тиховского!» Да, черноморцы не привыкли к пышным памятникам, но умели умирать героями за родину…