Кубатура яйца

Человек, задавший вопрос, перечислил места еврейских погромов, случившихся в царские времена, рассказал очень громким голосом — не мне, на аудиторию — о Петлюре, Махно, Бандере. Даже Бабий Яр был упомянут как место избиения евреев в столице Украины, а памятник, всенародно возведенный в Бабьем Яре, обвинен в том, что на нем нет надписи об уничтожении евреев в Киеве. Человек рвался проверить документы у мертвых; он не слушал, когда я пытался рассказать о подлой царской черте оседлости, о классовости преступлений против наций, о собственном отце-украинце, арестованном гестаповцами в Киеве, о евреях, которые прятались в украинских домах — и в нашем, — потому что враг был общим и никогда не было большего преступления, чем натравливание нации против нации. Говорил я о Бабьем Яре: о советских военнопленных, партработниках, партизанах всех национальностей, поставленных под одни пулеметы с евреями. Попытался даже рассказать о киевлянине Шолом-Алейхеме и о том, скольких еврейских поэтов переводил я на украинский язык. Человек перебил меня и повторил свой вопрос с упрямством кукушки из ходиков: «Так почему все украинцы антисемиты?»

Ах, как прекрасно я понимал, что вопрос не адресуется мне. Я знал, что профессор Генри Шапиро — так звали человека с вопросом — умышленно сеет в аудитории дезинформацию и злость, недовольный добрым тоном нашего разговора. И еще я знал, что в течение долгих лет профессор Генри Шапиро, преподающий сейчас в университете штата Висконсин, заведовал в Москве корреспондентским пунктом Юнайтед Пресс, распространяя информацию о нас по всему свету. Уж не он ли многие годы внушал моим слушателям, что киевляне пьют кровь еврейских младенчиков?

Не хочу больше об этом: добрых людей мне встречалось в Америке гораздо больше. И когда в бульварных газетках рисуют кровожадного комиссара с охапкой бомб в руках, я счастлив знать, что все меньше людей верит таким картинкам. И писаниям на уровне этих картинок.

Профессор Майклсон, чье имя я вспоминал в этой главе, — датчанин по происхождению («Как ваш Даль, составивший бессмертный Толковый словарь», — смеется Майклсон). Он одним из первых в Америке ввел основательное изучение советской литературы на кафедре в Канзасском университете.

Майклсон и его коллеги настойчиво ищут путей более глубокого и плодотворного знания, это стало профессиональным и жизненным принципом не только для них.

В Соединенных Штатах как нигде, пожалуй, важна роль профессора — или уж называйте преподающего человека как угодно. Стандартных учебников в этой стране практически никогда не существовало даже в школах; только для постижения школьного курса истории, например, существует больше двух тысяч различных пособий.

Тем выше значение человека, рассказывающего первым, первым направляющего внимание и ответственность слушателей своих.

Америка огромна. Переезжая из штата в штат, я ловил себя на мысли, что эти города, рощи, шумные университеты так далеки от моей Родины, так не похожи на наши и тем не менее близки мне. Люди, с которыми я встречался и перед которыми выступал; аудитории, где чужой язык пульсировал в гортани, отдавая мне самые важные слова для разговора о главном, — это было непростым и недоверчивым миром, все лучше понимающим, что ненависть убийственна и сеятели ее — враги.

Дезинформация — тоже ведь разновидность ненависти и страха; замалчивание — разновидность дезинформации.

Я начинал эту главу с терминологических уточнений и заканчиваю ими; есть ведь слово, очень авторитетное за океаном, — «знаток», то есть человек, хорошо разбирающийся в избранной области знаний, специалист.

Со всей убежденностью заявлял я на выступлениях, что нельзя считать себя знатоком современной советской поэзии, например, без знаний о Бажане, Тарковском или Абашидзе, Слуцком, Ахмадулиной, Марцинкявичюсе и Сулейменове, Кулиеве, Вациетисе, Севаке или Чиладзе, Виеру, Зиедонисе, Чарквиани, Каноате и еще многих, многих, многих советских литераторах, о которых мои слушатели, как правило, понятия не имели.

На этот раз я побыл в профессорах всего лишь два месяца и знаю, что не успел рассказать даже малой части всего, кажущегося мне столь важным для взаимного познания. Умная, думающая Америка — я выступал преимущественно перед такой — все интенсивнее записывает своих детей в начальные классы великой школы взаимопонимания и дружбы.

Дорога строится. Как на всякой дороге, здесь тоже порой взвизгивают тормоза и вмятые машины сбиваются в кучу — кто-то соорудил завал, кто-то нарушил правила, кто-то швырнул бревно поперек осевой линии. Преодолеем и это.

В Финиксе, штат Аризона, после выступления в университете мне сказали: «Здесь бывали уже поэты из разных стран — и советские; мы живем в сердце пустыни — видели? — но и в песках деревья проросли, люди поэтов слушают — все пустыни преодолимы…» Ведь вправду все пустыни преодолимы; вера эта прекрасна, стоит для нее жить и трудиться.

После такого, очень серьезного заявления я позволю себе закончить главу историями повеселее.