Кубинский зал

Я проводил ее взглядом. Вопрос о том, кто является владельцем собственности, всегда бывает довольно сложным. А в случае со стейкхаусом ситуация была и вовсе запутанной. У здания был законный собственник — публичная компания; официальный владелец (таковым, во всяком случае, провозглашал себя Липпер) и фактический хозяин — Элисон, на стороне которой было моральное право. Подобные вещи, впрочем, случаются достаточно часто; каждый, кто занимается недвижимостью, рано или поздно оказывается вовлечен в мир межличностных отношений, где за каждым решением скрывается весьма сложная подоплека, включающая смерть, развод, болезнь, глупость, жадность, горе, неверность — словом, все, что угодно. Все, что только есть в человеческой душе, может быть выражено через самую обыкновенную кучу уложенных в определенном порядке кирпичей и раствора. Или, если посмотреть на дело с другой стороны, за каждым домом всегда стоит своя история. Я хорошо помню, как в первый год моей практической работы ко мне явился грязноватый коротышка-пуэрториканец, который для такого случая раздобыл где-то приличную рубашку, хотя и без галстука. Собственно говоря, он пришел не ко мне — он пришел в фирму, потому что ему был нужен совет, а старшие коллеги и партнеры просто «скинули» его мне как нечто не стоящее их драгоценного времени и усилий. Поначалу и я пришел к аналогичному заключению, однако уже через несколько минут мне стало ясно, что я ошибся. Пуэрториканец сказал, что пришел сюда, а не к местному адвокату в Квинсе, потому что хотел, чтобы его дела были урегулированы без шума и в точном соответствии с законом. Иными словами (хотя это и не было произнесено вслух), мой клиент нуждался в своего рода «культурной протекции» уважаемой и солидной фирмы, где работают евреи и «белая кость» [18]. Пуэрториканец умирал от рака простаты и вынужден был торопиться. Как выяснилось, он владел тремя многоквартирными домами, мастерской по покраске автомобилей, гаражом, фирмой по чистке водоотстойников на Лонг-Айленде, половиной акций заправочной станции и еще кое-каким имуществом. В США он приехал в 1962 году и, вступив в профсоюз, некоторое время работал маляром. «Я прожил здесь три года, — рассказывал он, — и однажды спросил своего приятеля, владевшего небольшой закусочной, что он делает с деньгами, которые зарабатывает. Он ответил — покупаю кирпичи. Зачем, удивился я. Затем, ответил он, что кирпичи всегда растут лучше, чем капитал. Как так? А так: кирпичи приносят гораздо больший процент, чем деньги».

И вот теперь он умирал, и ему нужно было избавиться от собственности до того, как его семья начнет ссориться из-за наследства, что могло существенно обесценить его имущество. Положение осложнялось тем, что, кроме жены и двух сыновей, у него было еще четверо незаконнорожденных детей от внебрачных связей с тремя разными женщинами. Законная жена ничего не знала о его похождениях; точно так же все три любовницы не подозревали о существовании друг друга. Одной из них, как он признался в перерыве между двумя приступами кашля, была девчонка из кордебалета «Рокеттс», с которой он познакомился лет тридцать назад, когда был совсем молодым guapo [19] «с красивой шевелюрой». С тех пор его любовница дважды побывала замужем и дважды развелась и жила теперь в крошечной квартирке в Бруклине. «Ах, если б ты только знал, — сказал он, и его глаза заблестели от воспоминаний, — как эта девчонка умела трахаться! Я чуть член себе не сломал!»

Его отношения с другой женщиной были несколько более продолжительными. Их ребенок появился на свет с врожденным пороком сердца и должен был всю жизнь избегать сколько-нибудь существенных физических нагрузок. Пятнадцать лет, сказал мой клиент, его любовница самоотверженно заботилась о нем и никогда не жаловалась. Потом он вдруг заплакал. «Мой сын ни разу не играл в бейсбол, ни разу не плавал в море». В конце концов ему удалось устроить так, чтобы его двоюродный брат женился на этой женщине и стал его сыну приемным отцом. И как ни странно, все получилось на редкость удачно. «Это самое лучшее, что я сделал в жизни», — сказал он.

Как я понял из дальнейшего, мой клиент хотел продать собственность, чтобы обеспечить своих незаконнорожденных детей. Стоимость его движимого и недвижимого имущества приближалась, по его оценке, к двенадцати миллионам, и я, самодовольный юнец, который все еще полагал, что закон именно таков, каким его преподают в юридическом колледже, пообещал разобраться в деле и подготовить необходимые бумаги. Что я и сделал. Как оказалось, имущество стоило не двенадцать, а все девятнадцать миллионов. Мой клиент умер через две недели после того, как были готовы документы. Подписывал он их уже в больнице — с трубками аппарата искусственного дыхания в носу — в промежутке между двумя уколами морфина.