Кубок Нерона

Когда я позвонил у ее двери, из квартиры не донеслось ни звука. Ни шагов, ни голоса. Я позвонил еще раз — с тем же успехом. Должно быть, еще не пришла. Времени–то всего без четверти восемь. Я сел на ступеньки и стал ждать. Прошло пятнадцать минут, полчаса — Астрид все не было. В девять я сдался. Ей наверняка подвернулось что–то другое, повеселей. И ничего странного тут нет. Встретились мы в баре, провели вместе ночь, и теперь она вышла из игры. Решила не усложнять себе жизнь. А я остался — с кассетой рождественских песен и старинной вазочкой, купленной на барахолке.

Вот так оно и идет, философски подумал я. Не может человек все время быть счастливым. Во всяком случае, я провел в Нью–Йорке чудесный уик–энд, познакомился с красивой женщиной. Будто свежий ветерок, она взбудоражила мою застойную жизнь. Впрочем, стоит ли так уж сразу опускать крылышки? Я же не знаю, вдруг ей пришлось уехать чуть ли не в пожарном порядке. Заболели родители, что–то стряслось на работе. Какая–то причина наверняка была.

Я медленно спустился по лестнице, вышел на узкую улочку, где в вечерней темноте сумерничали деревья. Потом купил в аптекарском магазине «Нью–Йорк пост» и устроился в итальянском ресторанчике, за столиком, на котором горела настоящая свеча. Я заказал себе телятину по–милански и кьянти, читал газету и размышлял о том, насколько строги и высоки уровнем по сравнению с ней стокгольмские «Афтонбладет» и «Экспрессен».

В начале одиннадцатого я вернулся на Чарлз–стрит и позвонил в дверь, опять безуспешно. Астрид не было. Упорхнула моя райская птичка.

Расстроенный, я начал спускаться по лестнице, как вдруг этажом ниже открылась дверь и на площадку выглянула дама. Та самая, что занесла утром «Нью–Йорк тайме». Она подозрительно посмотрела на меня, потом вспомнила и заулыбалась.

— Родственник мисс Моллер, верно? Надеюсь, вы хорошо проведете время в Нью–Йорке, но будьте осторожны. Это опасный город.

Я тоже улыбнулся и кивнул.

— Да, конечно, мне об этом говорили. Но везде и всегда на свете следует придерживаться правила: не попадать куда не надо и когда не надо. А все остальное приложится.

Вернувшись в гостиницу, я позвонил ей по телефону. однако никто не ответил. Монотонные звонки раздавались в пустой квартире в Гринич–Виллидж. Я пожал плечами и положил трубку. Завтра попробую снова. Я включил телевизор, и на этот раз впервые за весь вечер мне чуточку повезло: только–только начался фильм с братьями Маркс[19]. Я искренне, всей душой люблю их абсурдную, необузданную клоунаду.

Но сосредоточиться на фильме не удавалось. Меня беспокоила одна мысль, смутное, тревожное ощущение, что здесь что–то не так. И внезапно меня осенило. Уходя вечером, я положил газеты на секретер. Они и сейчас там лежали, только с другой стороны. Я был почти уверен. Хотя, может, приходила горничная? Но она еще раньше убрала номер и перестелила постель. Когда я пришел в первый раз, все было чисто. К тому же я не ночевал в гостинице. И портье это заметил. Спрашивал, беспокоился. Может, за меня самого, а может, боялся, что я исчез, не уплатив по счету,— не знаю.

Я подошел к секретеру, выдвинул ящики. Не скажу, конечно, будто я старательно запоминаю, как положил те или иные вещи в гостинице, но я сразу увидел, что после моего ухода здесь кто–то побывал. Пакет с чейсовскими безделушками лежал по–другому, не как раньше. Но ничего не пропало. Точь–в–точь как у Астрид. Все цело.

Я проверил, заперта ли дверь, накинул цепочку. Если сюда нагрянули гостиничные воры, то ничего ценного они не нашли, слава богу, я загодя убрал в абонементный ящик и деньги, и дорожные чеки, и паспорт, и обратный билет на самолет. А заодно и вещи Астрид. Рождественские песни и вазочку. Никто их не похитил. Конечно, стоят они не бог весть сколько, но коли уж взялся, умей и отвечать. Я не обману ее ожиданий. С улыбкой я вновь уселся перед телевизором. Завтра мы увидимся, и еще одно я знал наверняка: следующий мой визит в Нью–Йорк состоится весьма скоро. Ведь теперь у меня есть повод: надо будет рассказать Астрид, каковы возраст и цена ее прелестной вазочки.

ГЛАВА V

— Мне с сыром и с колбасой. Маленькие такие, г чесноком. Не очень много. Только предупреди, чтоб не жмотничал с сыром. А то в горле начнет першить. Чересчур уж сухо получится.

— Для меня шампиньоны и анчоусы. И пивка принесите, миллеровского. Эти пиццы в глотке застревают, без пива не проглотишь. Да, а еще кофе. Мне с молоком.

— Черт побери, и как это вы можете говорить о еде,— сказал Джим Андерсон, глядя на детективов.— Меня так просто наизнанку выворачивает.

Он с отвращением посмотрел на большие фотоснимки, разложенные на столе. Зрелище не из приятных. Не отпускные кадры с пальмами вдоль белых песчаных пляжей где–то в тропиках. Не дети за игрой, хохочущие в объектив. На них смотрели мертвые глаза обнаженного мужчины. Коленные чашечки перебиты, все тело в мелких ожогах от сигарет. На одной руке отрезаны пальцы.