Кубок Нерона

После обеда я бродил по Нью–Йорку — частица живого, энергичного людского потока, катившегося по улицам. Все расы, все возрасты, все языки. Где–то я читал, что в Нью–Йорке можно найти представителей без малого ста пятидесяти национальностей, и это правда, я заметил. В витринах было все что угодно. От новейших образцов японской электроники — телевизоров, магнитофонов и множества других вещей — до антиквариата и ювелирных украшений. Дешевые закусочные соседствовали с роскошными ресторанами, длинные лимузины тормозили возле тротуара, перед носом у растоптанных обществом, чокнутых оборванцев, которые спали на вентиляционных решетках, согреваясь теплом подземки. Сверкающие стеклом и мрамором, устремленные ввысь небоскребы, и тут же рядом — ветхие двухэтажные кирпичные дома — необузданная симфония архитектуры, где хаотичность и нехватка единообразия создавали какую–то особую гармонию, а в итоге делали облик города неповторимым.

Моя гостиница была расположена наискосок от «Уолдорф–Астории», этой «Куин Мэри»[10] среди первоклассных отелей, что стоит между Парк– и Лексингтон–авеню, рядом со зданием компании «Крайслер», сверкающий металлом небоскреб, в наиболее чистом виде воплотивший архитектурные каноны Art Deco и некоторое время считавшийся самым высоким в мире. Отдохнув после блужданий по Манхэттену, я принял душ и переоделся — подошло время ужина. Особых планов на вечер у меня не было, посижу где–нибудь в уютном местечке, закажу что–нибудь повкуснее, скажем, бифштекс из вырезки с печеным картофелем и калифорнийским вином, а там видно будет. Единственное, что я запланировал, — это сходить завтра на блошиный рынок, что на пересечении Шестой авеню и 27‑й улицы. Каждое воскресенье там, на пустой автостоянке, шла бойкая торговля с лотков.

А не выпить ли мне для затравки бокальчик в «Уолдорф–Астории»? Превосходное начало для нью–йоркского вечера, лучше и быть не может! — подумал я, выйдя из своей гостиницы на Лексингтон–авеню. Давай–ка зайдем в этот отель, где останавливаются короли, президенты, кинозвезды и финансовые тузы.

Я прошмыгнул между желтыми такси, которые как раз затормозили перед светофором, быстро вошел в подъезд «Уолдорфа», ступил на эскалатор и плавно поехал наверх. Затем я миновал в холле вереницу небольших модных магазинчиков и наконец устроился в баре, в мягком кресле, лицом к световому дворику вестибюля. Сколько же там было людей с разных концов земли, все в движенье — будто водоросли в вековечном Саргассовом море. Норка вперемежку с каракулем, смокинги и пальто. Белая техасская шляпа с широкими полями и японские кимоно. Спортивные куртки, джинсы, открытые вечерние платья, направляющиеся на ужины и банкеты. Удивительное место — не то огромная гостиная, не то комната отдыха для важных шишек, не то железнодорожный вокзал.

Большой зал, украшенный поверху золотыми и серебряными мотивами в стиле Art Deco, опирается на мощные колонны из полированного черного мрамора. Посередине, на темно–красном, как бургундское вино, ковре — классические напольные часы, которые некогда стояли в той, первой гостинице. На самом верху этой громадины, весящей две тонны, четыре орла с распростертыми крыльями, а над ними уменьшенная копия статуи Свободы. Ниже располагаются медальоны с портретами королевы Виктории, Франклина, Линкольна и других великих людей. Эти часы изготовили для Чикагской выставки 1893 года, они ровесники моего отца, пастора Эрнста Эмануэля Хумана из Вибю.

Мне вспомнилась старая, исконная гостиница и ее хозяин, Джон Джейкоб Астор. История его семьи весьма характерна для Америки, и только для Америки, — страны безграничных возможностей. Асторы вели свою родословную от мясника из баварской деревни Вальдорф, что на юге Германии, и в XVIII веке перебрались сначала в Англию, а оттуда в Америку. Первому Астору было тогда двадцать лет. Он открыл торговлю мехами, а впоследствии расширил свое дело: завязал коммерческие связи с Китаем и стал продавать земельные участки на Манхэттене. Его правнук Джон Джейкоб Астор был не просто делец, не просто строил гостиницы. В чине полковника он участвовал в испано–американской войне[11], затем стал литератором и изобретателем, и завершилась его бурная карьера тоже весьма бурно: вместе с «Титаником» он исчез в глубинах Атлантического океана.

У меня за спиной, в дальнем конце бара, где два китайских льва из позеленевшей бронзы охраняли вход в ресторан, негромко звучало фортепиано. Черные ампирные кресла, низкие кожаные диваны на розовом ковре с узором из цветочных гирлянд; люди кругом; тихие разговоры. Я развернул «Дагенс нюхетер», которую не успел прочесть в самолете, сунул в портфель, да так и забыл. Только в гостинице нашел и ужасно обрадовался, потому что не люблю ломать свои привычки. А к числу таковых относится и чтение утренней газеты за завтраком, чтобы день с самого начала не выбился из колеи.

Посреди передовицы я услышал за спиной чей–то голос и оторвался от газеты. В кресло рядом со мной села женщина.