Кубок орла

Атаман не ломался – ел вовсю и молол всякую ересь. Когда к хозяину пришли гости, он собрался было в дорогу, но старик и тут не отпустил его.

– Божий человек православным не в помеху. Так ли, гостюшки?

Фома сдался на уговоры и присел к столу. День был скоромный.

Подали мясных щей, гуся, баранину. Насытившись, гости помолились на образа и приступили к своим делам.

– Возьмем, к прикладу, канаты, – степенно басил криворукий старик, кум хозяина. – Нешто такую брали бы мы цену, ежели бы сим промыслом крестьянишки не занимались?

– Сице, сице[58], – вздыхал сочувственно атаман.

– У них и канаты лучше, – продолжал кум, – и цена дешевле. Потому как они сами, своим домом робят….

– Да и за прибытком великим не гонятся. Нешто за ними дотянуться? – подхватил Трифон Иваныч.

– А дотянемся! Иль пути не показаны государем? Меня хоть возьми. Сколь у меня фабрик нонеча? Одна. А из одноей вскорости три сотворю. В деревнях фабрики поставлю, где крестьянишки канатным промыслом промышляют. Все рукомесло ихнее закупать у них буду, казной ссужать буду. И не мигнут, как в долги ко мне с ушами влезут… Вот как действовать надобно.

– Сице, сице, – поддакивал Фома.

Со двора донесся стук молота о чугунную плиту. Фома выглянул в окно. Из сарая, шатаясь и продирая глаза, выходили работные.

– Благодарим тя, Христе Боже наш, – низко поклонился Памфильев, – яко насытил еси нас земных твоих благ.

– Куда же ты, отче, на ночь глядя? – забеспокоился хозяин. – Остался бы.

– По обету сон приемлю под небом…

На улице Фома подошел к дожидавшемуся его Ковалю и свернул в переулочек к Волге. На берегу, далеко одна от другой, стояли курные избенки – обиталища бурлаков, ремесленников и гулящих людей.

– Вот и мои хоромины, – потянулся Сенька. – Второй месяц тут жительствую.

Избенка была чуть больше свиного загончика. В зыбке головой к голове лежали две девочки, дочери Коваля. Младшая вскинулась и заплакала. Ничего не соображая, простоволосая, с изможденным лицом женщина приподнялась и ткнула ребенку дряблую длинную грудь.

– Так и жительствуем, Фома, – понурился Коваль. – Попотчевал бы, да, опричь тараканов, в избе не найдешь ничего… Не взыщи.

Коваль опустился на пол, с трудом разодрал губы в тщетной попытке еще что-то сказать, но только зевнул и тут же на всю избу захрапел.

Глава 9 Брюхо – оно неразумное

Утром, едва проснувшись, Коваль отправился с Фомой в город.

День был праздничный, благовестили к заутрени. Сенька, хоть улицы и были почти пусты, из предосторожности снял шапку и, почтительно слушая атамана, через каждые два-три шага кланялся и крестился. Тащившиеся в церковь молельщики, тронутые «ревниво проповедующим слово Божие старцем», подавали ему от щедрот своих медные гроши.

Атаман принимал подаяние и тут же отдавал его товарищу.

– Мне деньги не надобны. Птица небесная не сеет, не жнет.

Как только надоедливые молельщики проходили, Коваль продолжал прерванный разговор:

– И донцы, говоришь, и уральцы?

– Послы уже у нас, в лесу.

– Значит, утресь должен я по всем фабрикам…

– Возьми Христа для, – протягивалась снова рука к Памфильеву. – Не обессудь.

Коваль, проклиная сердобольных старух и сгорая от любопытства, тащил товарища дальше, в безлюдные переулки.

– А вдруг обманут донцы? Помнишь, как тогда обманули?

– Чего загодя думать! Увидим.

Расстались они на торгу. По площади, видимо без всякой цели, шатались работные и гулящие. У перекрестка стояла с протянутой рукой жена Коваля. Девочки-близнецы копошились у ее ног, на рогожке. Торговцы выкладывали на столы товары. Кое-где, еще лениво, слышались выкрики:

– Мыло! Мыло! Из чистого жиру! Хочешь, лик умывай, хочешь, в щи заправляй!

– Калачи-калачики! Подходи, братчики!

Узнав женщину, Памфильев не вытерпел, подошел к ней.

– Христарадничаешь?

– Робила бы, да не берут с малыми детками.

– А в скит пойдешь?

– Коли Коваля воля будет…

– Есть уже его воля.

Город постепенно пробуждался. Улицы загомонили ребячьим смехом, скрипом возов, перебранками. Кто-то валялся уже под забором и орал похабные песни. Позванивая ведрами, шли девушки по воду. Из заволоченных оконцев курных изб сочился дым.

Вдруг где-то в глубине послышался барабанный бой. Люди насторожились. Из окон высунулись любопытные и тотчас же скрылись. Бабы, еще не понимая, в чем дело, на всякий случай побежали на двор загонять птицу в сарай.

К кремлю шагали войска.

Из церквей с поднятыми иконами и хоругвями двинулся крестный ход. Вначале недоверчиво, потом смелее к кремлю продирались люди. Солдаты построились. Вновь забили барабаны, рявкнули трубы, и народу был прочитан указ.

– Костьми ляжем за Крест Господень! – первыми взвыли купчины, точно опасаясь, что кто-нибудь их опередит. – Не оставим на погибели братьев наших меньших, православных славян!

Весть о грядущей войне с турками придавила толпу. Один за другим убогие покидали площадь и со всех ног мчались домой. К полудню рынки запрудились коровами, свиньями, птицей, домашним скарбом.

– Купи, задаром отдам! – чуть не плакали невольные торгаши.