Кубок орла

– А, да кат с ними со всеми! Пускай не разбойничают, по-Божьи живут! – вслух вырвалось у него. – Погоню учиню, добро выручу, а там видно будет…

Убедившись, что станичников мало, губернатор отрядил в лес солдат с пушками и гранатами.

– Ты поручику поминков сули, – посоветовал он Памфильеву. – Он куда каково злей будет тогда. Из-под земли ворогов твоих раздобудет.

Поручику же шепнул при расставании:

– Ежели товары, даст бог, найдешь, половину требуй себе. За протори. Не мене… А разбойных, как поймаешь, там же с ними кончай… Разумеешь?

Десять дней отряд шарил по трущобам в тщетных розысках. Ватага была уже далеко – в таких глухих дебрях, что самому Ромодановскому было бы не по силам ее догнать.

Глава 12 Жених

Куда подевалась Васькина прыть и радужные надежды на будущее! Все пошло прахом с того дня, как ватага обобрала его. Крадучись, точно вор, подходил он к двору Шафирова; встретившись с «мажордомом», и вовсе растерялся. Раньше, бывало, дворецкий встречал его низким поклоном, как высокого гостя. Теперь же он как бы и не заметил его, а на заискивающий вопрос о здоровье чванно отвернулся.

Не смея присесть, управитель прождал в сенях битых три часа.

Наконец из покоев выплыл сам барон.

– Бог посетил меня! – пал ему в ноги Васька. – Помилуй меня, благодетель!

Устроившись на предупредительно подставленном кресле, Шафиров выслушал печальную повесть. Васька не вставал с колен и усердно бухался лбом об пол. Голос его то достигал крайних верхов, преисполненный благородного гнева, то падал, немощный и жалкий, чтобы тотчас же разлиться неуемным рыданием.

«Тон музыку делает, – твердил он про себя пришедшую на память иноземную поговорку, услышанную когда-то от того же Шафирова. – Я его тоном возьму».

Наконец Васька умолк.

Придраться к нему и возбудить против него дело было нельзя. Сам губернатор подтвердил, что караваны были ограблены разбойными ватагами, а, по свидетельству пленных солдат, подобранных облавой, «управитель сражался со всем достодолжным усердием».

– Что ж! – грузно встал Шафиров и обхватил коротенькими руками свой тучный живот. – Одно могу сказать: сукин ты сын, а мне больше не управитель. Иди отсюдова.

Все тело Памфильева налилось радостью: главная беда миновала, застенка не будет.

Он благодарно припал губами к ноге барона.

– Ну, иди, – уже мягче повторил Петр Павлович. – Там видно будет. При нужде помогу.

Последние слова мгновенно вернули «мажордому» прежнее уважение к опальному управителю. На лице его, только что выражавшем одно лишь презрение, зазмеилась дружественная улыбочка.

Когда грузная фигура вице-канцлера скрылась за дверью, дворецкий повел Памфильева к себе в горницу и за чаркой вина принялся на все лады утешать его.

Прощаясь, «мажордом» вспомнил:

– Тут я как-то на крестинах пировал. Так батюшка в беседе сказал, будто знает тебя. В Суздале-де обзнакомились.

– Тимофей?

– Как будто бы Тимофей… В Тагане служит, у Воскресения-на-Гончарах.

– Радость нечаянная! – перекрестился Васька. – Слава Тебе, Боже, что не до конца оставил меня!

Разыскав домик священника, ютившийся в тихом Гончарном переулке, Памфильев робко постучался в оконце.

Выбежавшая на стук Надюша с криком вернулась в комнаты:

– Васенька жив обернулся!

Поднялся переполох. Все бросились навстречу гостю.

– Жив? – обнял его отец Тимофей. – Ну и слава те господи…

Матушка не верила глазам, охала, крестилась, ощупывала Памфильева и снова крестилась.

Ваську ввели в дом и как родного усадили в красном углу. Хорошенько закусив, он начал прикрашенный всякими небылицами рассказ о своих приключениях.

Отец Тимофей старался верить его словам, но вместо восхищенного удивления, какое испытывали Аграфена Григорьевна и Надюша, против воли начинал ощущать в сердце сомнения и какую-то неприятную тяжесть.

Священник видывал на своем веку много разных людей. К нему на исповедь приходили и работные, и крестьяне, и купчины, и беглые. Не раз глухой ночью пробирались в его маленький домик темные люди. Всем им иерей глядел прямо в глаза, ко всем относился одинаково, без зла и презрения. «Все во гресех зачаты, всем один судия – Господь», – рассуждал он с врожденной мягкостью и усердно «предстательствовал за чад духовных перед Всевышним». А вот Памфильеву, «жительствующему по закону Божьему и государеву», он, как ни корил себя, не мог спокойно, без странного, близкого к омерзению чувства смотреть в глаза.

– Эка невидаль, без казны остался! А в твои годы и вовсе не страшно, – стараясь отогнать от себя неприязнь к гостю, сказал отец Тимофей. – На то и посылает Господь испытание, чтобы могли люди друг другу в беде помогать. – Он улыбнулся обычной своей доброй улыбкой и поглядел на жену: – Я так разумею… Раз Василий Фомич ныне пребывает в печали, то Христос велит нам помочь ему в беде. Подсобить должны мы Василию Фомичу.

Васька гордо вскинул голову:

– В нищих еще я не хаживал! Я к слову сказал…

Но неотступные просьбы всей семьи все же заставили его сдаться: