Кучум (Книга 3)

Но даже самому себе Иван Васильевич не желал признаваться, что не только женских ласк желал он от жен, входивших в его покои и с трепетом взиравших на царственный лик. Мучили его смутные подозрения, что таят они в душе измену, готовы предать, переметнуться к любому, кто поманит, позовет, пообещает большего. И теперь уже научился не пускать глубоко в сердце их ласковые слова, не обманываться покорностью и обещаниями пойти на край света с ним, бежать в дремучие леса, коль бояре замыслят чего худое. Нет, не верил он потомкам лукавой Евы, совращенной змием. С тех самых пор пошла измена и предательство, когда соблазнила женщина, Богом сотворенная из ребра адамова, мужа своего, обрекла его на вечные муки.

И уже год от года ощущал он величие свое и не видел равных себе. Потому и слал гонцов к королеве Елизавете, желая взять себе жену достойную, знатностью рода ни в чем ему, Рюриковичу, не уступающую. Верил и не верил в будущность свою, в богоизбранность.

Иван Васильевич уже поднялся по крутой лесенке на верхний покой, где располагались женские светлицы, когда неожиданно навстречу ему шагнул кто-то, плохо различимый в потемках.

-- Кто тут? -- вскричал он и выхватил кинжал, едва не ткнул в грудь испугавшего его человека.

-- Убьешь так меня когда-нибудь за преданность мою, -- раздался густой сочный голос, -- и умру без покаяния.

-- А-а-а... -- успокоился Иван Васильевич, узнав голос своего любимца Богдана Яковлевича Вольского. Едва ли не единственного, кому он доверял, и доверялся во всем. -- Чего затаился в темноте?

-- Тебя, господин мой, поджидаю, -- спокойно отозвался тот, -специально стою, поглядываю, кто куда идет, да зачем...

-- И чего высмотрел? -- царь перешел на шепот, ожидая услышать что-то особенное, и уже приготовился мысленно к неприятному известию.

-- Да увидеть ничего такого не увидел... Тихо все. Только Анна твоя рыдает да молится в светелке своей...

-- Утешил бы девку, -- попытался пошутить Иван Васильевич, но шутка вышла двусмысленная, и он тут же поправился, -- девок бы к ней привел, чтоб повеселили, песни попели.

-- Не-е-е, -- протянул басом Богдан Яковлевич, -- то не мое занятие. Девок приведу, да не дай Бог, сам с ними останусь. А тут ты нагрянешь... Вот тогда оправдывайся, отнекивайся, что не ел малину, когда губы красные...

-- Ладно, чего хотел? -- Иван Васильевич чувствовал, тот чего-то недоговаривает. -- Спешу я.

-- Да тут такое дело, -- замялся Вольский и тяжело вздохнул, -согрешил я малость. Отпустишь грех, царь-батюшка?

-- Не поп я тебе, чтоб грехи отпускать. В храм иди и там кайся, лбом об пол бейся, свечку затепли.

-- Да, может, то и не грех вовсе... Девицу я приглядел, когда давеча по Москве ехал... Ох, хороша девка! Так бы и съел!

-- И кто помешал? Вижу, как облизываешься.

-- О тебе, батюшка, думал, печалился. Сюда привез, запер в светелке, ждать велел.

-- Кто такая? Может, знакома мне?

-- Вряд ли... Ты бы такую сразу отличил, приветил. Зовут Василиса Мелентьева. Хороша девка. Надави -- и сок брызнет.

-- Догадалась, кого ждать велено?

-- Поди, не совсем дура. Так зайдешь? Или обратно домой отвезть?

Иван Васильевич заколебался. Желание взглянуть на новую девушку, что дожидалась его совсем неподалеку, было велико. Не любил он менять решения. А решил именно сегодня поговорить с Анной, и если она будет и дальше столь плаксива, сожалеть о жизни в царских покоях, то... он уже не юноша, чтоб уговаривать и пояснять, добиваться каждый раз ее расположения. Она не английская королева, чтоб выдвигать свои условия. Нет, сперва он доведет до конца разговор с Анной, а эта, новая, никуда не денется.

-- Скажи, чтоб ждала, -- приказал он Вольскому и, тяжело ступая, направился дальше.

Анна действительно сидела зареванная, с опухшими глазами и, увидев вошедшего царя, вскочила, кинулась за печку, торопливо схватила платок утирать струившиеся по лицу слезы.

-- Все блажишь, сырость разводишь, -- брезгливо проговорил Иван Васильевич, проходя на середину светелки и оглядываясь по сторонам. У него уже вошло в привычку в любом помещении, куда бы он не заходил, сперва внимательно оглядеть все углы и закоулки. Даже в собственной спальне он никогда сразу не подходил к постели, а какое-то время прислушивался, не раздастся ли откуда какой шорох, а лишь потом чуть обретал спокойствие. Эта привычка выработалась у него с детства, когда его, мальчонку, бояре пугали, спрятавшись в темной комнате, или врывались к нему спящему пьяными и, громко крича, хохотали, строили рожи, махали кинжалами. Нет, об этом лучше не вспоминать.

Из-за перегородки тихо выпорхнула сенная девушка и низко поклонилась царю, ожидая приказаний.

-- Пошла, пошла, -- махнул рукой, и когда та беззвучно вышла, подошел к Анне, привлек к себе, поднял маленькую девичью головку, осторожно провел пальцем по губам. Она всхлипнула и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, растерянной.

-- Жду день-деньской, жду, -- проговорила жалобно, -- а потом и сама не замечаю, как слезы побегут, закапают, а там и... и... -- она всхлипнула, -не остановишь их.