Куда делся «совок», когда исчез Союз

Но как именно было — тоже вопрос. Сказать, что жизнь была какой-то мрачной, тоскливой, и все только смотрели в окно, по которому стекали капли дождя, а по нашим лицам стекали капли слёз, — ничего подобного. Очень хорошо при этом жили. Человек — поразительно приспособляющееся существо. Единственное — были смехотворные и раздражающие проблемы почти во всех областях жизни. Я уж не говорю о том, что нельзя было поехать за границу: в 70-е и 80-е поездки за границу были практически невозможны, а очень хотелось. Где-то в конце 80-х у многих появились какие-то странные мысли: может, вообще ничего нет, может, Америки никакой нет, а это нам просто так говорят, кино снимают… То есть уже пошло такое лёгкое сумасшествие. И правда, думаешь: вот Парижа же нет? Он в книжках, он в начале ХХ века весь кончился.

Дзядко: Простите, что перебиваю, но момент отъезда воспринимался как прощание с человеком навсегда.

Толстая: Конечно. Метафора Америки как страны, где заходит солнце, а стало быть, там страна мёртвых, была очень сильна. Связь с людьми, которые уехали: не было телефонной связи напрямую. Кто постарше — помнит, а молодые — сделайте усилие и представьте, что нельзя было взять и сделать междугородный звонок. Это надо было получать специальный вызов, идти на центральный телеграф, и там в какое-то сложное время тебя могли соединить, а могли и не соединить. На домашний тебе никто бы не позвонил, потому что станция не соединяла. Это соединение появилось после 1991 года. Я в 1991 году сидела в Америке и позвонить домой практически не могла, не понимала, что здесь происходит. Связь уже вроде бы стала налаживаться, в 1989-1990 начались какие-то послабления, но в 1991 году её опять зажали — невозможно было узнать, что происходит. Я была там одна из немногих русских в городе Балтиморе, и в 1991 году ко мне приехали сиэнэнщики и просили, чтобы я при них изображала волнение и звонки домой. Изображать не было нужды — я и так волновалась и звонила домой. Они говорили: Вы набирайте, набирайте. А я отвечала: а чего набирать, он не может соединиться! А они не могли понять, что он не может соединиться, им это казалось совершенно невероятным. Вот люди умерли, но вы же можете вызвать бабушку — давайте, вертите, вертите стол, зовите бабушку. Вот это было то же самое ощущение: уехал — значит, умер. А если посылают письмо — так в письме ничего не напишешь. Сложными путями передаются письма, там всё не прямым текстом. И эмигранты, которые уехали и очень плохо жили по началу, народ жил очень бедно, многие из них чувствовали, что если они будут, как они ужасно живут людям, которые остались жить в Советском Союзе, то это будет как-то неприлично. В Советском Союзе же всё равно хуже, а они бедные, голодные, но всё равно на свободе. И была такая манера, глупая, но понятная, фотографироваться, прислонившись к чужому автомобилю — типа ОК, вот, уже приобрёл. Да ничего ты не приобрёл, в одной маленькой комнатке жили две семьи. Петя Вайль покойный, царствие небесное, много смешного рассказывал о том, как они бедствовали. Много весёлых и хороших книг они с Генисом написали о своих приключениях в эмиграции, о русской культуре, об общемировой культуре, это великие путешественники и великие кулинары были. Так вот, Петя Вайль рассказывал, что голод доходил до того, что он воровал в магазинах. «Пошёл в белых брюках, украл кусок мяса, сунул в карман. Только выходя через кассу, посмотрел на себя: выгляжу как-то странно — мясо потекло через левый карман». Такие вот были вещи, да.

Однако назад, к нашим баранам. Поехать никуда было нельзя. Это отдельный сюжет о том, как ты пытаешься, думаешь: ну вот, например, в Болгарию. Курица не птица, Болгария не заграница, это известно, но всё-таки. Пытаешься купить туристическую путёвку: Болгария, ГДР, Чехословакия до 1968 года. Пытаешься это купить — ты должен проходить какие-то организации: партком твоего института, если ты где-то в институте работаешь или учишься (если студент — по-моему, безнадёжно), в райкоме комиссии, ещё где-то. Тебя обязательно зарежут на одной из этих стадий, тебе пройти не дадут. При этом ты должен сдать анализы крови и мочи, ещё какие-то энцефалограммы — зачем, неизвестно. Тут начинался абсурд: сидят пенсионеры в этой комиссии, ты приходишь, и пенсионеры тебя допрашивают: «А каково международное положение в Уганде?». «Ужасное». Эти поездки за границу существовали между 1956 годом и 1968-м. Это была короткая оттепель, после 68 года уже ничего никак. Мне не удалось ни разу поехать за границу до новых времён, потому что после чехословацких событий это всё накрылось медным тазом. А мои старшие сёстры ещё где-то в 58 году были в Германии и Чехословакии. Казалось, что это полёт на Марс. Они тоже проходили комиссии, и вот сестра Катя рассказывала, что ей достался такой вопрос: какое международное положение в какой-то стране, я не знаю, в какой. И поскольку она понятия не имела, где эта страна находится, то она так сделала: «Ох! Ужасно!» Ну, девушка сочувствует — пропустили девушку.