Куда он денется с подводной лодки

Поселок на пять десятков домов с покосившимся клубом подводников, расшатанной деревянной лестницей, по которой взбирались на одну сопку и опускались с другой, с долгой полярной ночью и холодным северным летом, с крошечной норкой в общежитии моряков – вот что ожидало Аллу вместо шикарной ленинградской квартиры с высокими потолками, под которыми светят не нашим светом чешские люстры.

Когда Илья, исполнив все формальности, опустил на пороге их нового дома чемодан, сказав: «Приехали!» – Алла вдруг расплакалась.

– Ну ты что, глупыш? – Илья с первого дня знакомства называл ее этим словом. – Ты же хотела быть со мной всегда! Скажи, хотела?

– Хотела! – всхлипнула Алла.

Конечно, у нее хватило мудрости не сказать ему, что рассчитывала совсем на другой поворот событий. Прежде всего на то, что папа позаботится о сыне и пристроит его в Ленинграде. Откуда ей было знать, что в том памятном разговоре, который состоялся в кабинете у отца в день ее знакомства с родственниками мужа, Александр Михеевич треснул сына по макушке, услышав от него, что Алла ждет ребенка, и строго сказал:

– Женишься, и немедленно в Большой Лог! Я позабочусь о том, чтобы у тебя там была служба, а не рай на земле!

А Илье только и надо было – это родительское «благословение». Он знал, что ни о каком распределении в Ленинграде не может быть и речи. А ехать одному на Север нельзя. Ребята сразу сказали: женись и приезжай на службу только с женой. Тогда и жилье будет, и смысл жизни какой-то появится. А про ребенка он отцу поднаврал. Если бы не это, ехать бы ему в сопки в гордом одиночестве. А этого после всех передряг, которые с ним случились, он бы не вынес. Только не одиночество. Слово-то какое страшное – одиночество! «Один ночью» – если разложить его на составляющие.

* * *

Илья выволок на свет божий пачку бумаги, перечитал написанное накануне, заметил досадную ошибку в слове «расказ», скомкал лист и отправил его в печь. Посидел у открытой дверцы, посмотрел, как на красных угольях корчится исписанный рваным мальчишеским почерком лист бумаги, как темнеют и обугливаются его края, дождался, когда вспыхнет бумажный комок, прикрыл дверцу и сел за стол перед новым чистым листом.

Он так и не мог понять, зачем ему все это нужно? Детям оставить после себя? Может быть. Хотя сыновья, ни один, ни другой, по стопам отца не пошли. Старший – Андрей – увлекся фотографией и после каких-то несерьезных курсов устроился на работу в газету. Баринов пофыркал немного, но потом остыл – фотография так фотография. Помог купить сыну хорошую аппаратуру и даже следил за его успехами в этом деле. Сын показывал отцу то, что снимал для газеты, и они иногда до хрипоты спорили, что будет лучше смотреться на полосе.

О втором сыне и его учебе долгое время речь вообще не шла. Какая там учеба, если он не вылезал из болячек. Но они с женой костьми готовы были лечь, чтобы мальца на ноги поставить. И поставили. Даже учиться смог младшенький Алешка. Правда, учеба была в основном домашняя. Спасибо, появилось такое чудо, как компьютер, и у парня проснулся интерес к учебе. А потом работу ему нашли, тоже за компьютером.

Все понимал Баринов – у каждого в жизни своя дорога. Он вот по батиным стопам пошел, и не жалеет. Хоть и пришлось с морем расстаться. А его пацаны другую стезю выбрали. Пусть так будет. Правда, батя за сыновний выбор его в сто этажей покрыл отборным морским матом. И любовь свою дедову отдал другим внукам – детям младшего брата Ильи – Ивана.

На батю Илья зла не держал. Хотя... Был момент, который не мог простить отцу и матери, да дело прошлое. Что ворошить... К его сегодняшнему состоянию это отношения не имеет.

* * *

«Для меня лично дорога на флот началась с рассказов отца, военно-морского офицера, подводника, путь которого я почти повторил», –написал первое предложение Баринов. И оно ему понравилось! Легко написалось. Сразу как-то в голове прояснилось, что и как надо писать, и главное – зачем! Да для себя! Прежде всего – для себя. Сегодня дети молоды, им не надо ничего. А придет момент, захотят про жизнь его родительскую узнать – вот и прочитают. И, окрыленный этим внезапно найденным решением, Баринов уверенно застрочил своим рваным, пацанским почерком.

* * *