Куда она ушла

Я включаю айфон. Там пятьдесят девять новых электронных писем и семнадцать голосовых сообщений, включая несколько от теперь наверняка разгневанного публициста с лейбла и несколько от Брин, интересующейся, как все прошло на студии и на интервью. Я могу позвонить ей, но какой в этом смысл? Если я расскажу ей о Ванессе ЛеГранд, она расстроится, что я не сдержался, да еще перед репортером. Она пытается отучить меня от этой дурной привычки. И говорит, каждый раз, когда я теряю контроль перед прессой, я только возбуждаю их аппетит.

- Адам, создай себе скучную репутацию, и они перестанут так много писать о тебе, — постоянно советует она мне. Проблема в том, что я чувствую, если расскажу Брин, какой именно вопрос меня взбесил, она, скорее всего, сама выйдет из себя.

Я вспоминаю слова Олдоса о том, чтобы отдохнуть от всего этого, и, выключив телефон, бросаю его на ночной столик. Затем беру кепку, солнечные очки, таблетки, кошелек и выхожу из комнаты. Я огибаю памятник Колумбу и направляюсь в Центральный парк. Мимо проезжает пожарная машина с воющими сиренами. Голову не забудь почесать, если не хочешь умирать. Я даже не помню, где я впервые услышал этот детский стишок или скорее афоризм, требующий почесать голову каждый раз, когда слышишь вой сирены, чтобы следующая сирена не выла по твою душу. Но я помню, с каких пор я начал действительно ей следовать, и теперь она стала моей второй натурой. Правда, в таком месте как Манхэттен, где сирены воют практически постоянно, это становится довольно утомительным занятием.

Сейчас ранний вечер, агрессивная жара спала, и все, словно почувствовав, что на улице стало безопасно, заполонили пространство: устраивая пикники на лужайках, бегая по дорожкам с прогулочными трехколесными колясками, катаясь на лодках по озеру, заполненному лилиями.

И как бы мне не нравилось наблюдать за всеми этими людьми, это заставляет меня чувствовать себя незащищенным. Я не понимаю, как другие публичные люди справляются с этим. Иногда я вижу фотографии Брэда Питта с его выводком детей в Центральном парке, где он просто играет с ними на детской площадке, явно преследуемый папарацци, но все же создает впечатление человека, проводящего обычный день со своей семьей. А может, и нет. Фотографии могут быть обманчивыми.

Думая обо всем этом и проходя мимо счастливых людей, наслаждающихся летним вечером, я начинаю чувствовать себя мишенью, хотя кепка низко опущена, а на глазах солнечные очки, и к тому же я без Брин. Когда мы с Брин вместе, почти невозможно остаться незамеченными. Я охвачен этой паранойей, даже не столько по поводу того, что меня сфотографируют или что на меня нападет целая куча охотников за автографами — хотя это явно не относится к тому, с чем мне хотелось бы сейчас иметь дело — а по поводу того, что меня обсмеют за то, что я единственный во всем парке, кто гуляет в одиночестве, даже если мне не хочется сейчас быть с кем-либо. И все же, я чувствую, что в любую секунду кто-нибудь начнет показывать на меня пальцем и смеяться. 

Так вот во что все превратилось? Вот во что я превратился? Ходячее противоречие? Я окружен людьми и при этом чувствую себя одиноким. Я требую хоть немного нормальности, но когда получаю ее, я словно не знаю, что мне с ней делать, я больше не знаю, как быть нормальным человеком.

Я бреду в сторону Рэмбла[5], где единственные, на кого я могу натолкнуться, такие же, как я, люди, желающие скрыться от посторонних глаз. Я покупаю пару хот-догов и проглатываю их в два счета, и только тогда осознаю, что совсем ничего не ел сегодня, что заставляет меня вспомнить о ланче и о фиаско с Ванессой ЛеГранд.

 «Что там произошло? В смысле, ты и раньше был вспыльчивым с репортерами, но это было просто дилетантское поведение», — говорю я себе.

 «Я просто устал», — оправдываюсь я. — «Перенапрягся». Я думаю о туре и чувствую, будто мшистая земля подо мной разверзается и начинает жужжать.

Шестьдесят семь ночей. Я пытаюсь следовать логике. Шестьдесят семь ночей — это ничто. Я пытаюсь разделить число, поделить его на части, чтобы оно казалось меньше, но шестьдесят семь ни на что не делится. Так что я бросаю это занятие. Четырнадцать стран, тридцать девять городов, несколько сотен часов в автобусе. Но эта математика только усиливает жужжание, и я чувствую, что меня начинает подташнивать. Я хватаюсь за ствол дерева и пробегаюсь руками по коре, что напоминает мне об Орегоне и позволяет земле закрыться хотя бы ненадолго.

Я не могу не думать о том, как, когда я был младше, я читал о множестве артистов, которые сломались под давлением обстоятельств: Моррисон, Джоплин, Кобейн, Хендрикс. Они вызывали во мне отвращение. Они получили, что хотели, и что они сделали? Обкололись до смерти. Или пустили пулю себе в голову. Что за сборище идиотов. 

А теперь посмотри на себя. Ты, конечно, не наркоман, но не намного лучше их.