Куда приводят мечты

Резко наклонившись назад, я почувствовал, как поднимаются мои ноги, и лег на воду, слегка покачиваясь и глядя в небо. «Почему там нет солнца?» — недоумевал я. Меня это не беспокоило; приятнее было смотреть на небо без ослепительного блеска, мешающего глазам. Было просто любопытно.

Меня мучил еще один вопрос. Я не мог умереть, я уже был мертв. Нет, не мертв, это слово — первичная неточность человеческого языка. Я хочу сказать, я понимал, что не могу утонуть. Что случится, если я опущу лицо под воду?

Перевернувшись на живот, я посмотрел под воду. Глазам совсем не было больно смотреть сквозь воду. Более того, я видел все совершенно отчетливо — чистое дно, без камней и водорослей. Сначала, по привычке, я сдерживал дыхание. Потом, сделав над собой усилие, я осторожно вдохнул, думая, что поперхнусь.

Вместо этого рот и нос омыла восхитительная прохлада. Я открыл рот, и это ощущение охватило также горло и грудь, придавая мне еще больше бодрости.

Перевернувшись на спину, я закрыл глаза и продолжал лежать в прохладной водяной колыбели, вспоминая о тех временах, когда мы вместе с Энн и детьми проводили время в нашем бассейне. Каждым летом — особенно по воскресеньям — мы, бывало, наслаждались «семейными днями», как называл их Йен.

У нас была горка, и Энн с детьми любили мчаться по ней, обрушиваясь в воду. Я улыбнулся, вспоминая, как Энн с криком восторга, смешанного со страхом, неслась по изогнутому желобу, зажав пальцами нос, и, выгнув в воздухе тело дугой, плюхалась в воду с громким плеском, а через секунду ее сияющее лицо показывалось на поверхности.

У нас была сетка для водного волейбола, и мы подолгу играли, ныряя и плескаясь, смеясь, крича и подшучивая друг над другом. Потом Энн приносила блюда с фруктами и сыром и кувшин сока; мы болтали, а немного погодя снова начинали играть в волейбол и скатываться с горки, часами плавали и ныряли. Когда наступал вечер, я, бывало, разжигал уголь в барбекю и жарил курицу или гамбургеры. То были долгие чудесные вечера, и я с радостью их вспоминал.

Я припомнил, что после того, как мы поженились, Энн долго еще не умела плавать. Она боялась воды, но в конце концов отважилась на несколько занятий, чтобы научиться.

Я вспомнил то время, когда мы с ней посещали клуб Девиль в Санта-Монике. Был воскресный вечер, и мы с ней спустились в цокольный этаж, где размещался огромный, построенный по олимпийским стандартам бассейн, в котором занималась Энн.

Для нас это был ужасный месяц. Мы едва не развелись. Это было связано с моей работой, а Энн, беспокоясь за меня, не отпускала меня в командировки. Я потерял крупный договор на сценарий в Германии, и это расстроило меня больше, чем следовало бы. Меня всегда страшила финансовая нестабильность — что-то из нашего прошлого, Роберт, когда разводились мама с папой, годы Депрессии. Одним словом, я погорячился, Энн — тоже, сказав, что не хочет жить со мной.

Однажды вечером мы отправились в ресторан, чтобы обсудить детали нашего развода. Сейчас это кажется мне немыслимым. Я живо помню этот вечер: какой-то французский ресторан в Шерман Оукс, мы двое, сидящие за ужином, который не лезет в глотку, и не спеша анализирующие все частности нашего развода. Пункт: оставить ли дом в Вудлэнд-Хиллз? Пункт: будем ли мы делить детей? Пункт… Нет, не могу больше. Даже передавая тебе эти слова, я испытываю к тому вечеру непреодолимое отвращение.

Мы подошли так близко — были буквально на волосок от края. Или это лишь казалось. Возможно, ничего страшного и не было. Но тогда это казалось неизбежным. До предпоследнего момента. Момента, наступившего после спокойной дискуссии, когда мы должны были фактически расстаться: я, собрав вещи, уезжаю, оставив Энн. Потом вдруг до нас дошло. Это было бы для нас просто немыслимо — словно, разводясь, мы добровольно позволили бы разорвать себя надвое.

Так что этот день в Девиле стал первым днем нашего примирения.

Бассейн казался огромным, потому что, кроме нас, в нем никого не было. Энн поплыла поперек, начиная с глубокого края. Она проделала это уже несколько раз, и я обнял ее, чтобы поздравить — без сомнения, с гораздо большей пылкостью, чем обычно, из-за нашего примирения.

И вот она поплыла снова.

Она была на полпути, когда вдруг, глотнув воды, захлебнулась и начала барахтаться. Я был рядом и быстро ее схватил. У меня на ногах были ласты, и, изо всех сил молотя ими, я мог удержать нас обоих на плаву.

Я почувствовал, как она крепко схватила меня за шею, и увидел страх на ее лице.

— Все в порядке, милая, — сказал я. — Я тебя держу.

Я был рад, что на мне ласты, иначе я не смог бы ее удержать.

Теперь воспоминания вновь исказились. Поначалу мне было немного не по себе, но в целом я не терял уверенности, потому что откуда-то знал, что это уже произошло раньше, что я тогда помог ей добраться до края бассейна и она вцепилась в бортик — испуганная, задыхающаяся, но целая и невредимая.

На этот раз было по-другому. Я не мог ее туда дотащить. Она казалась слишком тяжелой, а моим ногам было не под силу нас удержать. Она отчаянно боролась, потом заплакала.