Куда пропали снегири?

...Красивая, цветущая женщина, уверенная в себе, умеющая вершить дела и достойно нести по жизни свою гордую голову, Татьяна не была моей подругой. Но звонила, рассказывала о житье-бытье и обязатель­но жаловалась на здоровье. Меня раздражали её жалобы. «Кровь с молоком, а всё про свои болячки», ­позволяла я себе не раз, не два (множество!) в разго­ворах, пустых и глупых, со знакомыми. Опять звонила Татьяна, звала в гости, хлебосольно встречала, смея­лась, рассказывала про поклонников, а у дверей: «Знаешь, так себя плохо чувствую, совсем слабею».

-   Влюбилась, вот и слабеешь, - глупая моя шутка из­бавляла меня и на этот раз от равнодушного сочувствия.

Потом она опять звонила, и, если звонок оказывал­ся не ко двору (стирка, готовка, гости), я морщилась в нетерпении и раздражалась. Опять про болячки, на­шла себе исповедника... Ни разу я ей не посочувствова­ла, потому что не верила. Капризничает женщина, при­выкла быть на виду, привыкла, чтобы с ней нянчились. Зачем потакать? А она через месяц умерла от рака.

-   Мама умерла. В четверг похороны,- прогремел в трубке тихий голос Татьяниной дочери.

Какая мама? Какие похороны? Её отпевали в храме, и священник говорил проповедь про то, что все мы ви­новаты друг перед другом. Мне казалось, он смотрел на меня, и горел под ногами пол, пылали щёки краской жгучего стыда. Я не утешала её, а она так на это рас­считывала. Я даже не помолилась о ней ни разу как о болящей, не верила ей, осуждала. От моего много­кратного «прости» легче мне не становилось. Про­жгла насквозь, кажется, строчка случайно открытой после похорон странички Достоевского: «Каждый пе­ред всеми во всём виноват».

Эта печаль со мной. Конечно, она научила вгляды­ваться в людей, стараться видеть в них то, что сокры­то за улыбкой, благополучием, шутливым тоном или косметикой. Но думаете, отучила осуждать и подда­ваться соблазну вставить своё словечко в пустой раз­говор, вплести свою «неповторимую» нитку в гнусные пересуды? «Не осуждати брата моего...»

Проводила несколько раз эксперимент - засекала время, вот полчаса не буду никого осуждать. Пуск! Время пошло. Хватает (проверяла не единожды) от си­лы на семь минут. На восьмой, если уж не язык, так мысль сформулирует что-то такое непотребное, и бросаешь в ужасе никчёмное занятие, ужасаешься греховности своего изъеденного пороком сердца.

Слово всесильно. Чем выражаем мы добро, красо­ту, мудрость? Словом, конечно. Его созидательная си­ла известна исстари. Но им же, словом, то же добро, красота и мудрость разрушаются. Слово - это подо­зрение, злоба, ненависть, цинизм. Слово-благо. Сло­во-грех. Слово-лекарство и слово-яд. Слово-подвиг и слово-преступление. А потом уже заповедь - не осу­ди, не лжесвидетельствуй, не предавай.

Часто бываю в храмах. И часто в свете зажжённых на подсвечнике свечей перед прекрасным ликом Спаси­теля или Пречистой Матери Его вспоминаю удивитель­ное место в Евангелии. Слепорождённый был исцелён Иисусом. Первое, что он увидел, когда прозрел - было прекрасное лицо Христа. Что сделал слепорождённый? Встал и пошёл за Учителем. Все мы слепорождённые. Потому что мало кому из нас с детства даровано было видеть Свет. И вот мы прозреваем, мы хотим пойти за Христом и идём туда, где всего вероятнее встреча с Ним. В храм. Но первое, что видим - искажённое ли­цо храмовой уборщицы, подтирающей пол. Ей напле­вать, что вы прозреваете. Она только пол помыла, а вы опять ей - грязищу. И чуть ли не тряпкой в лицо:

-   Намазалась, платок-то надвинь, завлекать в рес­торане будешь, ишь, вырядилась!..

Или в бок во время службы:

-   Как стоишь? Чего по сторонам-то пялишься?

И бегут «слепорождённые» из храма, вбирают го­лову в плечи от площадной брани и злых лиц. Прозре­ние откладывается на неопределённое время. Какая великая ответственность на православных людях, уже познавших Бога, прозревших, чтобы человек, пришед­ший в храм и увидевший вас первого, увидел ваше прекрасное лицо. Добрые глаза, мягкую улыбку, пре­дупредительность и - любовь. Тогда человек встанет и пойдёт. Он поймёт, что мир, в который он вошёл осто­рожно и неуверенно - прекрасный мир. Мир, где его любят. А если нет? Если ваше лицо передёрнуто от гнева, а в руках мокрая половая тряпка?

Недавняя картинка. Присела женщина во время службы на раскладную скамеечку, которую принесла с собой. А другая, тоже далеко не молодая, ей:

-   Расселась... Я восьмой десяток разменяла, а она...

-   Не могу, не могу, матушка, вены у меня, только после операции.

-   Да чтоб вообще ноги у тебя отсохли. Грех-то ка­кой, в храме уселась...

Ни много, ни мало - наотмашь, походя. А потом со свечой к иконе, к Причастию, покорно скрестив руки на груди.