Куда смотрит прокурор?

А Самусиха эта жила с дочкой Вероникой, но без мужа, который от нее давно уже сбежал, потому как она кого хочешь доконать могла своей злобой. Есть такие люди, которым обязательно кого-то надо ненавидеть, на ком-то злость свою вымещать, вот она из таких и была.

– Самусиха – это фамилия такая? – спросил внимательно слушавший Герард Гаврилович.

– Прозвище такое. Фамилия ее по мужу была Самусюк, вот и прозвали – Самусиха. И иначе ее за глаза никто не называл. Никто уж, наверное, и не помнил, как ее на самом деле звали. А Вероника ее, на оборот, была вся в отца – не от мира сего. Все время где-то в облаках витала. Ее спросишь о чем, а она тебя и не слышит. Потом посмотрит на тебя, глазищами похлопает и опять куда-то отъехала. Ну и, дело-то молодое, они с Романом друг друга и полюбили. А Самусиха уперлась против этого – и ни в какую. Не отдам дочку за осеменителя, и все тут. Видишь, почему-то ее донимало, что Рома по своей работе и осеменением занимался. Такая вот она была из себя аристократка! Она его этим осеменением затюкала до последней возможности. Может, потому, что о ней самой никакой осеменитель даже подумать не мог? А Рома терпел. Парень-то он терпеливый был – жизнь научила. Он мне как-то сам сказал: первая сиротская заповедь – терпи, сколько можешь. А когда уже не можешь, еще потерпи…

– Да, наука та еще! – с сочувствием к неведомому Роме согласился Гонсо.

– А ты думал!.. Но потом Самусиха помаленьку сдаваться начала – смотрит, что Вероника тоже удила закусила, ни о ком больше не думает, да и народ ее застыдил: что ж ты, злыдня такая, дочкиному счастью мешаешь! В общем, сдалась старая вешалка! Свадьбу сыграли, и стал наш Рома уже не квартирантом, а примаком… Так Самусиха совсем разошлась, потому как в тех краях примак – положение постыдное, его тюкать – святое дело, и никто за него не заступится. В общем, затюкала она его этим осеменителем да примаком до последней стадии!

– А что же дочка ее? Мужа не защитила?

– Вероника? Да ей все было по барабану. Ее хоть коровой, хоть кобылой назови, она даже и не услышит. Всегда в отъезде – в небесах витает. И Роме тоже говорила: да ты не обращай на мать внимания! Но люди-то, они все разные, с одного все как с гуся вода, а другой из-за пустяка удавится…

И вот однажды в воскресенье Самусиха Роме говорит: мы с дочкой в кино пойдем, а ты к нашему приходу пару кролей заруби да разделай, это вот занятие как раз по твоей осеменительской части. И ушли с Вероникой в клуб. Ну, Рома от горя хватанул самогонки, а у них там первач градусов по семьдесят бывает, топор достал, двоих кролей во дворе зарубил, а сам чуть не плачет от обиды. Ну что за судьба такая несчастная ему досталась?! И сколько еще можно его терпение испытывать? До самой могилы, что ли?

А он, знаешь ли, в каких-то вещах чистый ребенок был! Ведь многие дети, когда их обидят, представляют себе, что вот они умрут понарошку, а все вокруг будут плакать и думать, как же мы были к нему несправедливы! А он будет все видеть и слышать… Вот и Рома так же думал иногда: «Только, наверное, когда я умру вдруг от несчастного случая, все и пожалеют, что так жестоко и несправедливо ко мне относились».

– Детдомовские дети так часто думают, – сказал Герард Гаврилович, вспомнив дело, в котором проходили несколько ребят из детдома. Они никак не шли у него из ума.

– Ну и Рома наш такой был. И тут ему что-то в доме понадобилось, газеты старые, что ли… Он прямо так с топором в руках в комнату вошел. А потом видит, что с топором по углам шарить неудобно, поло жил его на стол. Искал он эти газеты, искал да залез в стенной шкаф. Была у них, знаешь, такая глубокая ниша прямо в стене сделана, а в ней полки положены – для горшков и кастрюль. Закрывалось все это хозяйство от глаз людских двумя ситцевыми занавесками, сходившимися посередине… А верхняя полка была как раз Роме по горло.

Причем до стены она вплотную не доходила, нижних же полок тогда и вовсе не было – их во время ремонта вытащили… Рома, он худенький был, полку чуть от стены еще отодвинул и как раз между полкой и стеной поместился. Выпрямился и вдруг видит в зеркале напротив – его голова как будто отрубленная на верхней полке лежит! И топор весь в крови на столе…

От двери если смотреть – полная картина садистского убийства с расчленением и отделением головы от тела. Почему ему такое дело померещилось? Как такое в голову пришло? Черт его знает! Видимо, мыслями о собственной смерти себя уже до полного исступления довел…

– Ну, и самогон на этом психологическом фоне тоже не шутка, – сделал свое предположение несколько ошарашенный рассказом Герард Гаврилович. – С расстройства так развезти может!

– Ага, первач там был что надо, – согласился Туз. – В общем, смотрит он на свою как бы отрубленную головушку в зеркале и представляет себе, как Самусиха входит, видит такую картину, падает на колени и начинает каяться: что же я наделала?! Кто же нам теперь Ромушку нашего вернет? Да мы бы теперь на него надышаться не могли бы!..