Куда улетают ангелы

— А вы действительно не помните Гарика? — спросила я Токмачева, когда он, отдуваясь, сел на диван.

— Как не помнить! Я все никак не мог тогда понять — что за странный ухажер у такой прелестной девушки…

— Так у меня и другие ухажеры были не очень… — Я посмотрела на Варьку и решила про Виноградова тему не развивать.

— Мам, а кто такой ухажер? — вмешалась Варя. — Который все время уходит? Как наш папа?

Я засмеялась, Токмачев засмеялся, а Варя посмотрела на меня несчастными глазами. Я обняла ее.

— Ну что ты?

— Почему он все время то уходит, то приходит?

— А есть дети, Варюша, у которых папы вообще нет.

— А у некоторых и мам нет, — вмешался Токмачев, аккуратно разворачивая конфетку. — У моего сына, например, мама сначала была, потом убежала.

— Куда? — страшно удивилась Варька и покрепче взяла меня за руку.

— В другую страну, где весь год — лето… — улыбнулся старик и осторожно откусил конфету.

— Будешь о папе своем плакать, я тоже убегу! — заявила глупая, жестокая Варина мама.

— Ма-а-а-ма-а-а! — завыла Варька и сначала бросилась меня обнимать, потом оттолкнула и ушла плакать в ванную.

Я хотела пойти за ней, но услышала, что она включила воду и умывается, сморкаясь и громко вздыхая. Я повернулась к Токмачеву, который сидел и неодобрительно качал головой:

— Испугалась сегодня девочка…

Я махнула рукой:

— Да я тоже молодец, высказалась… Когда она была поменьше, я однажды на нее орала и пригрозила, видно, очень тогда допек меня ее папа: «Отдам папе, а он тебя продаст цыганам и купит себе новую машину…» И такое было. Она долго забыть это не могла.

— Неужели она не проговорилась ему?

— Нет. Варька — кремень. Только вот хорошо ли все это…

— Не корите себя, Леночка. Хорошо — это когда мама с папой идут за ручку, а на плечах у папы сидит малыш. Еще лучше, если мама при этом свободной рукой толкает коляску со вторым и мечтает о третьем. Потом малыши вырастают, приносят своим родителям внучат, сажают им на коленки — на плечах уже не унести — и сами убегают, чтобы принести следующего.

Я знала — что он знает — что я знаю про его сына… А вот как ответить ему, чтобы не ранить, не знала, поэтому сказала:

— А у моей мамы третий муж на семнадцать лет моложе ее.

— Ваша мама — красавица, — ответил Токмачев, который заглядывался на маму, когда она раньше редко-редко, но навещала нас с маленькой Варькой.

Тут пришла из ванной зареванная и умытая Варя, а Токмачев стал раскланиваться. Прикрывая за собой входную дверь, он обернулся, виновато посмотрел на меня и негромко сказал:

— Вы меня извините, Леночка, можно я Вареньке скажу кое-что? — Он улыбнулся заплаканной Варьке: — А ведь на самом деле ухажер — этот тот, кто уши жрет…

Мы с Варькой обе замерли.

— Как это? — искренне ужаснулась Варя и схватилась за свои уши.

— Комплиментами, — договорил очень довольный нашей реакцией Сергей Юрьевич.

Я представила себе огромного, громогласного сына Токмачева и подумала, что вот кто уши-то жрет, с удовольствием и аппетитом, у бедных сограждан и товарищей по дракам в Думских кулуарах, и отнюдь не сладкими словами… Но, конечно, ничего не сказала.

Когда Токмачев раскланялся и ушел, Варька подошла ко мне, обняла меня и вздохнула:

— Я поняла, мам, что комплименты — это совсем не алименты. Правильно?

Вечером я позвонила Неле, пересказала ей всю эту чудовищную историю.

— И что ты собираешься делать? Может, позвонить Виноградову?

— Н-нет. Ни в коем случае.

— Тогда надо подавать в суд.

— Да что ты, Нелька! И что я скажу в суде?

— А ничего говорить не надо. Надо написать заявление, пусть его вообще выпишут из твоей квартиры.

— Да я же ходила к юристу года два назад, помнишь? Когда хотела квартиру поменять, а он требовал заплатить десять миллионов рублей. Она и трети этого не стоила… Мне сказали, что нет такой статьи, по которой его можно выписать.

— Ну, может, теперь появилась? Узнай! Ты же собственник, и вообще отношения к этой квартире он никакого не имеет, если по правде…

— По правде-то — не имеет. А кого эта правда интересует?

Неля вздохнула. Мы помолчали, я слышала, как она что-то скребет. Похоже, начищает кастрюли. Жаднющий Нелькин муж не разрешает покупать хорошую посуду, называет это все отрыжками капиталистического общества. А сам постоянно приобретает эти отрыжки в виде стодолларовых галстуков, пятисотдолларовых ботинок с особой терморегуляцией для прогулок с собакой, в которых хорошо и летом и зимой, ну и, разумеется, в виде элегантных неброских иномарок. Хотя Неля не ропщет и с удовольствием пользуется всеми благами, которыми ее муж одаривает семью, и радуется тем, которыми тот балует самого себя, в первую очередь.

— Слушай, а помнишь адвоката, про которого ты писала, давно еще, до ТАССа? Или он, кажется, был по уголовным делам…

— Ну, еще раз они вот так ввалятся — и придется брать адвоката по уголовным.

Я помаялась, подумала после нашего разговора, нашла телефон того самого Игоря Савельева, про которого, по его же заказу, писала лет семь назад, и позвонила ему.

— Лена Воскобойникова! Разумеется, помню! Слушаю вас. Надеюсь, вы никого не убили?