Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого

«Пред полуднем, – читаем мы в журнале Совета от 9 февраля 1728 года, – изволил Его императорское величество придти, и с ним… Остерман. Его величество на место свое садиться не изволил, а изволил стоять и объявил, что Его величество, по имеющей своей любви и почтении к Ея величеству государыне Бабушке своей, желает, чтоб Ея величество по своему высокому достоинству во всяком удовольстве содержана была, того б ради учинили о том определение и Его величеству донести. И, объявя сие, изволил выйти, а вице-канцлер господин барон Остерман, остався, объявил, что Его величество желает, чтоб то определение ныне же сделано было. И по общему согласию (в Совете в тот день прибавилось два новых члена: к Г.И.Головкину, А.И.Остерману и Д.М.Голицыну присоединились назначенные накануне именным императорским указом князья Василий Лукич и Алексей Григорьевич Долгорукие. – Е.А.) ныне же определение о том учинено». После этого Остерман, взяв протокол, пошел к императору, который «апробовал» решение Совета, а затем «объявил, что Его императорское величество изволил о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда послать, а пожитки его взять».

Иначе говоря, Остерман, передавая некий «разговор» царя, сообщил Совету высшую волю, которую тот тотчас исполнил. Так строилась вся система высшего управления. Кажется, что самым важным для правительства Петра II в 1727–1728 годах было следственное дело светлейшего и причастных к нему людей. Допросы, ссылки, а самое главное – перераспределение конфискованных земельных богатств Меншикова. Вот чем в основном занимался Совет. Через два-три месяца после ссылки светлейшего в Совет стало поступать немало челобитных от чиновников, гвардейцев, высших должностных лиц с просьбой выделить какую-то долю из меншиковских богатств. Среди просителей было немало старинных приятелей светлейшего.

Здесь нужно сделать небольшое отступление. Все-таки правы те, кто считал, что в России само понятие «собственность» было весьма условным. Никто никогда не мог быть уверен в том, что его собственность сохранится за ним и его наследниками. Умирая, владелец имущества писал духовную, но утверждал ее государь (разумеется, речь идет о состоятельных и родовитых подданных), и государь был вправе изменить завещание, да просто «отписать» в казну часть владения. О провинившихся в чем-либо перед властью и говорить нечего – собственность твоя до тех пор, пока ты не прогневил государя…

И вот мы видим, как сразу после «отписания» на имущество опального сановника накидываются его вчерашние товарищи, коллеги, в своих жалостливых челобитных прося государя пожаловать их «деревенишками и людишками» из отписного имущества. Некоторые владения переходили от одного проштрафившегося сановника к другому, пока не наступала очередь низринуться вниз очередному деятелю. Так, в 1723 году московский дом вице-канцлера П.П.Шафирова, попавшего в немилость, получил граф П.А.Толстой. Весной 1727 года, когда Толстой был сослан на Соловки, его дом получил ближайший прихлебатель светлейшего генерал А.В.Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства, и своего дома, и в ноябре 1727 года его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как обычно подписывались титулованные холопы-подданные: «нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево».

Своеобразным финалом дела Меншикова стало переименование в середине 1728 года Меншикова бастиона Петропавловской крепости в бастион «Его императорского величества Петра Второго». Так что, как видим, традиция переименований родилась не в XX веке…

К середине 1728 года не только двор, но и дипломатический корпус, государственные учреждения уже перебрались в старую столицу. С переездом в Москву как бы завершился один цикл русской истории и начался другой. Это было странное время. «Здесь везде царит глубокая тишина, – пишет саксонский посланник Лефорт. – Все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги, каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя и молчит… Стараясь понять состояние этого государства, найдем, что его положение с каждым днем делается непонятнее. Можно бы было сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули… огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем».