Кудеяр

— Верно государь молвил, — убеждённо произнёс Иван Петрович Фёдоров, словно он только и ждал этих слов царя, — и в народе говорят такожде, повсюду только и разговоров, что волшебством Москву запалили. Будто бы чародеи вынимали сердца человеческие, мочили их в воде, а той водой кропили по улицам. От этого-то Москва и занялась, словно стог сена.

Иван внимательно слушал боярина.

— И в самом деле, — поддержал Фёдорова Скопин-Шуйский, — такого пожара никто ещё не видывал, без чародейства тут не обошлось никак.

— Что и говорить, злым умыслом загорелась Москва, — густым басом произнёс Фёдор Бармин.

Государь ещё больше посмурнел лицом.

— Повелеваю вам немедля учинить розыск тех чародеев, чтобы казнить их лютой казнью.

Фёдор Бармин обратился к царю:

— В Благовещенском соборе, государь, сгорел иконостас, писанный прославленным Андреем Рублёвым. Многие деревянные церкви обратились в пепел. В Успенском соборе иконостас хоть и уцелел, да поправки требует. Потому велел бы ты, государь, псковским да новгородским иконописцам прибыть в Москву иконы писати, палаты подписывати.

Иван вспомнил, как измывался над псковскими челобитчиками, палил бороду известному иконописцу Остане и тяжело вздохнул.

«Прости, Господи, мои прегрешения!»

— Сегодня же велю отправить грамоты наместникам нашим, чтобы немедля прислали в Москву новгородских и псковских иконописцев, дел для них здесь много.

— Приставь, государь, к тем иконописцам благовещенского протопопа Сильвестра, не то без догляду они такое намалюют — сожалеть не пришлось бы, — попросил митрополит. — Сильвестр же искушён в Священном писании, прилежно трудится над житием Ольги для Степенной книги.

Иван хорошо помнил Сильвестра, шесть лет назад ходатайствовавшего перед ним об освобождении из заточения двоюродного брата Владимира Старицкого.

— Будь по-твоему, святой отец. — Мысли царя потекли дальше, и он как бы про себя, тихо заговорил: — Много у нас разного богатства — и хлеба, и льну, и пеньки, и лесу, и зверя, и рыбы, и в земле всяких руд. Но всё это мы не умеем обрабатывать, нет у нас ни ремёсел, ни искусства, всякое ценное изделие получаем из-за рубежа. А потому надобно нам из Европии выписать знающих людей. Проведав, что в Москве обретается немец Иоганн Шлитте, решил я дать ему денег и послать с письмом к императору Карлу[149], чтобы он дозволил Шлитте нанять всяких людей из немцев, заводить у нас разные мастерства.

Митрополит ласково глянул на Ивана.

— Мудрые слова молвил, государь, многие люди потребуются нам для устройства Москвы. Одно помни свято; пришлые из Европии люди принесут с собой веру поганую. Так ты бы твёрдо стоял на страже своей исконной веры, не разрешил бы строить пришельцам своих храмов.

— Веру свою, святой отец, всегда буду чтить превыше всего.

ГЛАВА 11

Неслыханное бедствие постигло москвичей. Десятки тысяч людей остались без крова, без одежды, без куска хлеба, все сады выгорели, а в огородах — овощи и трава. На этот раз беда миновала Сыромятники — огонь дошёл до Воронцовского сада на Яузе и остановился.

С раннего утра Афоня с сыновьями занялись делом- спешили завершить избу из боязни, что бездомные люди растащат заготовленные брёвна, доски и кирпичи. Ульяна отправилась за водой. Столпившиеся около колодца бабы обсуждали страшные события минувшего дня.

— Отчего Москва загорелась? — громко вопрошала мать Акиндина Марфа — рослая баба с толстыми руками и ногами. — Да оттого, что чародеи вымали сердца человечьи, мочили их в воде и той водой кропили по улицам.

Ульяна в ужасе перекрестилась, прижала к себе Настеньку, увязавшуюся с ней к колодцу.

— А кто те чародеи? — продолжала Марфа. — И то нам ведомо!

— Кто они, кто? — нетерпеливо вопрошали из толпы.

— Глинские — вот кто! Всем ведомо, что бабка нынешнего государя волхвует. Покойный Михаил Львович Глинский понаторел в подобных делах в Литве, душу свою лукавому заложил. Это они сговорились отравить великого князя Василия Ивановича. По смерти Михаила Львовича княгиня Анна волхвует со своими сыночками-Михаилом да Юрием. Обратившись в сороку, летает она по Москве, чинит людям пакости.

— А ведь и правда: княгиня Анна — сущая ведьма! — подхватила стоявшая в толпе монашка со скорбным восковым лицом. Голос у неё зычный, слышный издалека. — Глинские у царя Ивана Васильевича в приближении и жаловании, а от них чёрным людям насильство и грабёж!

— Житья не стало от людей Глинских, понаехавших с ними из Литвы!

— Надобно сказать государю Ивану Васильевичу, чтобы не держал он возле себя волхвов да чародеев, от них для народа одна пагуба.

— Казнить Глинских за поджог Москвы!

Ульяна, ухватив Настеньку за руку, заторопилась домой.

— Страсти-то какие, Афонюшка, сказывают!

— Что там такое болтают?

— Будто бы бабка царя Анна Глинская вместе с детьми занимается чародейством: вынимала сердца человеческие, мочила их в воде и той водой кропила по улицам, оборотившись сорокой. Оттого Москва-то и загорелась.