Кудеяр

– Опять! – сказал Кудеяр. – То даешь, то не даешь ребенка. Возьми же его себе и поезжай от меня. Идем тотчас, идем в город. И сегодня ты уедешь с ребенком в Украину.

Он пошел по направлению из лесу к городу. Настя стояла. Ребенок подбежал к ней, как будто ища спасения. Кудеяр, прошедши несколько сажен, оглянулся.

– Иди за мной, – громко сказал он, – иди, говорю тебе, скорее иди. Сказано тебе – не будет перемены. Иди. Нанимаю подводу; ты поедешь в Украину сегодня. Иди.

Он ускорял шаги. Настя пошла за ним. Ребенок бежал за матерью.

– Нет, нет! – вскрикнула Настя. – Нет, Юрий, никогда, я твоя, не покину тебя, не разлучусь с тобою. Ты мой… не прогоняй меня! Возьми его… Пожалей его… Боже мой! Боже мой!

Кудеяр подбежал к ребенку, схватил его на руки и побежал в лес.

Настя стояла как вкопанная, задом к лесу, куда Кудеяр унес дитя; она глядела в небо, читала молитву… Вдруг до ушей ее достиг пронзительный крик ребенка. У Насти подкосились ноги, задрожало сердце, по телу пробежал холод, все в ней оцепенело; в глазах стало темно. Настя упала без чувств.

Кудеяр, перерезавши ребенку горло, стал приглядываться, куда бы схоронить его, и, заметивши между деревьями углубление, достал саблю, расчистил снег и начал копать землю. Земля оказалась едва замерзшею. При своей необычайной силе Кудеяр скоро выкопал яму аршина в полтора, положил туда труп ребенка, зарыл в землю, набросал хворосту и присыпал снегом. Окончивши свое дело, быстро пошел он к жене.

Очнувшись от первого ужаса, бедная Настя сидела на снегу в каком-то забытьи. Кудеяр взял ее за руку, приподнял и сказал:

– Все покончено. Пойдем, сердце мое, в город.

Настя ни слова не промолвила и пошла, опираясь на его плечо.

VII. Казацкий батько

Кудеяр с женою стоял пред Вишневецким, в той горнице у священника Никольской церкви, откуда выезжал князь первый раз к царю. Настя была одета уже не в прежний изорванный тулуп; на ней был красный камковый летник с частыми серебряными пуговками, на голове меховая шапочка. Сверху накинута была шубка, покрытая вишневым английским сукном. Кудеяр, по возвращении в город, тотчас же отправился на Английский двор и одел жену, насколько хватило у него денег, сожалея, что в Москве не мог одеть ее в такой наряд, в каком, по обычаю своего края, ходила она в Украине. Ее шею украшало красное коралловое ожерелье и несколько крестов.

– Злодей, зверь лютый, а не человек! – говорил Вишневецкий. – Как твоя злодейская рука подвинулась на безвинного младенца? Ирод проклятый! Волчица или медведица тебя, видно, родила, а не женщина. Ну, не хотел брать его за сына, отдал бы добрым людям – не все же на белом свете такие кровопийцы, как ты. Что же, думаешь, что я тебя держать стану? Мне не нужно детоубийц, иродов. Был бы ты лют и немилостив с врагами, то честь, хвала и слава войсковому человеку. Но убивать ребенка… беззащитного, что ничем от тебя не обороняется, только слезами и криком. Злодей, злодей, исчадие дьявола. Прочь от меня! Я тебя знать не хочу: ты не атаман и не казак, ищи себе приюта у других. Да ты думаешь, это тебе пройдет? Узнает царь, думаешь, помилует тебя? У него в земле не вольно чинить убийств, а то еще над невинными младенцами. Тебя повесят, злодея, и поделом.

Кудеяр молчал, по обычаю, глядя на князя угрюмо. Но Настя упала к ногам князя.

– Князь Димитрий Иванович, голубчик, смилуйся, не гневайся, не губи его! Прости ему. Меня казни, а не его. Я виновата. Он, голубчик, добрый, мне дал на выбор: захочу – поеду в Черкассы с ребенком, и тогда он ничего не станет ребенку делать, только уж с ним будет мне вечная разлука; а захочу с ним жить по-прежнему – чтоб отдала ему ребенка зарезать. А мне с ним в разлуке быть было бы горше татарской неволи! Я отдала ему ребенка своими руками. Он не насильно убил его; я виноватее Юрия.

– Зачем вы не отдали ребенка в чужие руки? Отец Сильвестр сказал тебе, глупая баба, что он возьмет его, крестил бы его, воспитал, и вам он ничего бы не шкодил. Зачем же вы, злодеи, его убили?

– Жена слезно просила меня, чтоб я так сделал: отдал бы ребенка в чужие руки, да я на это не поддался, – сказал Кудеяр.

– Что же тебе крови детской захотелось, жид ты проклятый!