Кудеяр

Не спала млада, не дремала,
Ничего во сне не видала.
Только видела-сповидала:
Со восточную со сторонку
Подымалася туча грозна,
Со громами, со молоньями,
Со частыми со дождями,
Со крупными со градами.
С теремов верхи посломало,
С молодцов шапки посрывало,
Во Оку-реку побросало.
А Ока-река не примала,
На крут берег выбросала,
Как на жёлтенький на песочек,
На муравую на травку,
На лазоревы на цветочки,
На зелёные на листочки.
А на лугу на том стоял шатрик,
Во шатре-то был постлан коврик,
На ковре сидит татарин,
Перед ним стоит красна девка.
Она плачет и возрыдает,
Ко Оке-реке причитает,
А татарина увещевает:
«Ой ты гой еси, злой татарин!
Отпусти меня в Русскую землю
К отцу, к матери на свиданье,
К роду, к племени на плаканье».

Кудеяр, прикрыв глаза, незаметно наблюдал за Катеринкой. По её щекам текли слёзы.

Между тем Филя продолжал петь взволнованным голосом:

Не бела лебёдушка по степи летит —
Красная девушка из полону бежит.
Как под девушкой конь чубарый что сокол летит,
Его хвост и грива — по сырой земле,
Из ушей его дым столбом валит,
Во ясных очах как огонь горит.
Подбегает девушка к Дарье-реке,
Она кучила, кланялася добру коню:
«Уж ты конь мой, конь, лошадь добрая!
Перевези-ка ты меня на ту сторону,
На ту сторону, да к родной матушке».

— Вижу, — обратился Микеша к Катеринке, — расстрогали тебя калики перехожие. И впрямь хорошо поют. Вечером, как гости пожалуют, позабавят они нас. А пока ступай в свою светёлку.

К вечеру гости нагрянули. Первым явился Плакида Иванов, облобызал хозяина, почал хвалить его хоромы:

— Хорошо ты, Микеша, отстроился, не хоромы — одно загляденье.

— Где уж мне до тебя! — возразил хозяин. — Ты, Плакида, эвон сколько всего понастроил!

— Поживёшь с моё здесь, ещё боле справишь, по почину вижу.

В сенях затопали ногами, отряхивая снег. Дверь распахнулась, вошёл боярин Акиндин Охлупьев с сыном. Кирилл ростом высок, головой в потолок упёрся.

— Милости прошу к столу, — пригласил гостей Микеша, — сами ведаете — жены у меня нет, Бог недавно прибрал, потому не взыщите, ежели что не так.

— Будет тебе прибедняться, боярин! Такое изобилие всего на столе, а ты говоришь — не взыщите! — певучим голосом произнёс Акиндин. — Эвон, какая лепота! Мы тут в глуши живём, попросту, без выкрутасов, а ты всю жизнь в Белокаменной, насмотрелся на всё хорошее.

Пока гости усаживались за стол, слуга наполнил серебряные кубки фряжским вином.

— С днём ангела тебя, друг ты наш сердешный, дай я тебя облобызаю! — Охлупьев-старший поцеловал хозяина.

Вскоре в палате стало шумно.

— А я с тобою, Акиндин, не согласен! — кричал Плакида. — Ты вот давеча говорил, что в Москве будто бы хорошо. А по мне лучше здешних мест нигде нет. Молви, Микеша, правду: пошто ты Москву променял на нижегородские места?

— Надоела мне, братцы, грызня боярская. После смерти великой княгини Елены жизни в Москве не стало: ныне одни бояре у власти, завтра другие, а на всех не угодишь, потому голову потерять можно. Она же у каждого из нас только одна. Лишишься головы — и ничего тебе не надобно: ни чести, ни богатства. Вот я и решил податься в новую свою вотчину от греха подальше.

— Золотые слова молвил, Микеша! — закричал Плакида. — И я всем о том же твержу: ничего хорошего там, в Москве, нет, маета одна да грех содомский. А тут я сам себе хозяин, никто мне не указ, даже великий князь!

Микеша слабо улыбнулся.

— Поосторожней будь, Плакида, государь наш хоть и молод, а больно не любит, когда о нём плохо говорят. Не так давно вспомнил о тебе Иван Васильевич, грамоту прислал…

Гости весело рассмеялись. Плакида поперхнулся, лицо его пошло красными пятнами.