Кудеяр

В вечеру отец уехал. Прощание было печальным, томительным. Ночью Катеринка не сомкнула глаз, сомнения одолевали её. Игуменье Виринее дала она обет постричься. Думалось ей, что Кудеяр никогда не разыщет её, не быть им вместе, что их любовь греховна и не угодна Богу. Но вот явился он — и словно солнце осветило всё вокруг, прежние мысли показались никчёмными, неразумными. Хорошо ли это?

Вошла Глафира.

— Ты чего лежишь в постели, захворала, что ли?

— Да нет, здорова я.

— Ну так собирайся быстрее, крёстный ход вот-вот начнётся. А ты и на молебен даже не пошла. За это Господь накажет огнём — запылают наши кельи и водой не спасёшься.

Игуменья Виринея с иконой в руках и старец Артемий с пучком неопалимой купины во главе процессии обошли все монастырские постройки. После крестного хода Катеринка с Глафирой пошли в свою келью. Только приготовились отдохнуть — стук в дверь и знакомый голос келейницы игуменьи Виринеи:

— Глафирушка, тебя матушка к себе кличет!

Глафира за дверь, старец Артемий — в келью.

— Здравствуй, Катеринка, солнышко моё!

Девушка вскрикнула, ошарашенная неожиданным появлением Кудеяра, обрадованно зарделась, но вдруг вспомнила об обещании, данном игуменье, и отшатнулась от гостя.

— Ступай прочь, искуситель!

— Да ты в своём ли разуме, Катеринка?

— В здравом я уме, Кудеяр, ведомо тебе, что я дала обет принять иноческий сан.

— Так не приняла же ещё! Потому есть время одуматься.

— Я многое передумала, Кудеяр. То, что было у нас, — греховно, хочу иной радости — светлой, чистой!

Кудеяр понял, что Катеринка сейчас как бы не в себе, заговорил о другом:

— А знаешь, как я проведал, где ты?

— Как?

— Мы оженили Филю на дочери боярина Плакиды Иванова, у той от него дитё народилось. Так Филя в первую же брачную ночь прознал, что тебя отец прячет в монастыре, а в каком именно — Агриппина не знала. С тех пор я под видом старца Артемия постоянно разъезжал по монастырям, где бывал твой отец, он ведь следы запутывал, ездил то в одну, то в другую обитель.

— А кто такой старец Артемий?

— Отец Пахомий часто беседовал с отцом Андрианом о каком-то Артемии, живущем в Ниловой пустыне. Его, оказывается, многие духовные знают, а в лицо не видели, поскольку он почти никуда из своего скита не выезжает. Вот я и воспользовался этим.

— Грешно, Кудеяр, выдавать себя за живого человека, да ещё духовное лицо.

— Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — в рай не попадёшь. На любую хитрость пошёл бы я, лишь бы тебя, мой свет, разыскать.

— Как же Плакида Иванов согласился отдать Агриппину за скомороха?

— Артачился поначалу, потом смирился — жена с дочерью в ноги ему повалились, чтоб он дозволил быть свадьбе.

Катерника засмеялась.

— Наверное, тебе пришлось изрядно потрудиться, чтобы уломать боярина.

— Не без этого.

— Любый ты мой, дай я тебя обниму.

— Вот так-то лучше.

— Страшно мне стало: а вдруг не увидела бы тебя больше. Словно затмение нашло, уверила себя, что любовь- это грех. А как про Филю ты рассказал, затмение-то и минуло.

— Вот и ладушки. И я испугался, когда ты стала прогонять меня. Подумалось: как же я без тебя буду?

— Славный мой Кудеярушка! Нет никого на свете милее тебя!

Кудеяр подхватил Катеринку на руки, бережно понёс из кельи, возле которой были привязаны две лошади.

— Не мешкай, лапушка, скоро Глафира воротится, рёвом своим всю обитель на ноги поднимет.

Лошади мчались по кленовому лесу. Золотистыми звёздами осыпались на землю листья. Холодный воздух, пахнущий чем-то сугубо осенним, свободно вливался в грудь. На душе было радостно, светло.

ГЛАВА 18

В Прокопьев день[181] 1549 года царь велел явиться к нему советникам — Алексею Адашеву и Ивану Висковатому, ведавшему сношениями со странами Европы, — Ивана Васильевича всегда волновали события, совершающиеся в этих государствах, но до сих пор из-за постоянной угрозы вторжения крымцев или казанцев он был лишён возможности вмешиваться в ход европейских дел.

В марте пришла в Москву весть о смерти пакостного Сафа-Гирея. Гонцы сказывали: убился в своих хоромах. Казанцы посадили на царство его двухлетнего сына Утемиш-Гирея под опекой матери Сююн-беки, но, понимая шаткость своего положения, отправили послов в Крым просить помощи у взрослого царя. Однако московские казаки побили этих послов, а ярлыки их переслали в Москву.

— Государь, — Алексей Адашев глянул на Ивана Васильевича своими спокойными серыми глазами, — позавчера казанцы от имени царя Утемиш-Гирея прислали своего человека Бакшанду с грамотой. И в той грамоте просят они мира.

— Не будет им мира! Сами ни во что ставят перемирные грамоты, в любой миг, угодный им, рушат докончанье, а ещё мира желают! Впрочем, отпиши им, Алексей, пусть пришлют для переговоров добрых людей. С никому не ведомым Бакшандой я разговаривать не желаю. А в это время воеводы пусть хорошенько готовятся к походу на Казань.

— Ежели мы намерены воевать с Казанью, то следовало бы ускорить заключение перемирия с Литвой, — произнёс Иван Висковатый.

— Готов ли к отправке посольский поезд?