Кудеяр

Когда Матюша Башкин заглянул в келью, указанную ему встретившимся странником, он увидел старца, стоящего перед иконой в глубокой задумчивости. Вот он закончил мысленную молитву и глянул на Матвея каким-то особым просветлённым взором. Артемий был среднего роста, длинные пальцы его, обвитые жилками, выдавали недюжинную силу. Говорил старец медленно и во время речи доброжелательно всматривался в собеседника. Во всём — в движениях, в плавной речи, во взгляде живых глаз — чувствовалось какое-то спокойствие, уверенность в себе. Матюша сразу же расположился к Артемию, понял, что он может без опаски доверить ему самые сокровенные свои мысли.

— Что тебе надобно, отрок?

Матюша приветливо улыбнулся старцу.

— Меня зовут Матвеем Башкиным. Служу я при дворе царя Ивана Васильевича. А сюда пришёл в поисках истины. Читаю я Евангелие и Апостол, и часто сомнения одолевают меня: написано одно, а понимать можно по-разному.

— А ты обратись к духовнику, он наставит тебя на путь истины.

— Говорил я о том своему духовнику, а он мне толком ничего не объяснил.

— В Москве немало духовных лиц, знающих Священное писание. Обратился бы ты, отрок, в Чудов монастырь или в Благовещенский собор.

— Довелось мне слышать проповедь Феодосия, и та проповедь поразила мой ум. Хотелось бы мне обо всём этом потолковать с ним, но он бежал из Москвы, а перед тем сказал мне, чтобы я побеседовал с тобой, старец.

Артемий насторожился. Феодосий Косой недавно побывал в его келье и говорил, что в Москве ему невозможно было оставаться — попы преследовали его, слишком велико их влияние на народ. Кто этот человек? Уж не послух ли митрополита? Старец пристально всмотрелся в лицо Матюши и тотчас же устыдился своего опасения. Он понял, что душа гостя исполнена неясного волнения, беспокойства, жаждой добра. Но мягок он, словно воск, и в том опасность для него.

— Хотел бы предостеречь тебя, отрок, от беды, которой ты подвергаешь себя. Между духовными людьми давно ведутся споры то об одном, то о другом. И в тех спорах для нас особой опасности нет, ибо каждый из нас говорит только то, что можно сказывать. Ты же — мирянин. Пристало ли тебе судить о делах церковных? Ведь нетрудно по неведению впасть в ошибку, и тогда попы обвинят тебя в еретичестве.

— Не вижу вины своей, святой отец. Разве зазорно человеку искать истину? — Матюша смотрел улыбчиво, ясно, по-доброму.

Артемий прикрыл глаза, мысленно перекрестился.

«Спаси, Господи, раба твоего Матвея, подобно юродивому, не ведающего, что творит. Пронеси мимо него чашу гнева своего!»

— Слышал я, будто проповедь Феодосия не нова, то же самое говорил немец Мартын Лютер.

— Родом я из Пскова, а этот город соседствует с Ливонией. Прослышав о новом учении Мартына Лютера, отправился я в немецкий Новый Городок[197] и спрашивал у тамошних властей, нет ли человека, хорошо знающего немецкую веру, чтобы поговорить с ним о Священном писании. Однако такого человека там не сыскалось, и мне поговорить ни с кем не довелось.

— Как же мне быть, святой отец?

— А разве в Москве нет немцев? Ныне учение Мартына Лютера распространилось в Литве и в иных землях. И коли ты желаешь знать суть этого учения, разыщи аптекаря Матвея Литвина и его друга Андрея Хотеева, с ними обо всём потолкуешь.

— В Священном писании сказано, что самая главная заповедь Иисуса Христа — любовь к ближнему. Почему же, святой отец, вокруг столько зла, ненависти, нелюбви? Глянь, сколько попов да монахов проповедуют учение Христово, почему же ничтожны итоги трудов их?