Кудеяров дуб

— Вы о ком? Это портрет Карабчевского, блестящего адвоката и оратора дореволюционного времени.

— Нет, я про нашего хозяина. Он, кажется, кроме "извините" да "простите" и слов других не знает!

— Подождем. Вот он скоро вернется, может быть, и что-нибудь другое услышим.

Ждать пришлось недолго: в дверях появилась, словно выплывшая из них, полненькая, румяная, улыбающаяся старушка в шелковом платье цвета «фрез экразе», с юбкой до пят, а за ней вступил в комнату, именно вступил, а не вошел сам бургомистр в полностью преображенном виде. Теперь он не гнулся и не кланялся, но осанисто выступал, одетый в черную слежавшуюся визитку на одной агатовой пуговице, золотистый атласный жилет и галстух с широкими серебряными и черными полосами. Строгий стиль дореволюционного времени нарушала лишь мягкая серенькая рубашка, явно москвошвеевского производства.

— Залесский, бургомистр города Керчи, — отрекомендовался он, снова пожимая руку Брянцева, а потом с широким жестом: — Моя жена, Анна Ефимовна!

Старушка несколько застенчиво, но вместе с тем приветливо и ласково протянула руку Брянцеву, а потом уже, совсем ласково, с доброй старческой улыбкой всеми морщинками лица — Мишке.

Брянцев поцеловал ее руку, а Мишка неловко пожал, боясь сделать больно. Попытался даже расшаркаться, но вышло хуже, чем у бургомистра — намокшая подметка отстала.

Брянцев извинился за поздний визит.

— Зачем же извиняться? Ведь вы с дороги, — промурлыкала старушка, — никакого беспокойства нет. Я поздно ложусь. Это вот Петр Степанович рано заваливается, работы у него теперь очень много, немцы такие требовательные, пунктуальные, — Петр Степанович выразительно кашлянул в подтверждение. — Сейчас ужин подадут, — продолжала мурлыкать его супруга, — а пока поужинаете, и постельки вам будут готовы. Баиньки-то ведь, наверное, хочется? — обласкала она Мишку глазами.

Мишка в ответ тоже кашлянул, но не внушительно, как Петр Степанович, а смущенно, так смущенно, что кашель получился похожим на пробу голоса молодым петухом.

— Пожалуйте к столу, — пригласила хозяйка и открыла дверь, за которой слышался звон падающих на стол ножей и вилок.

— Тише, тише, Маруся, — сказала она вполголоса торопливо накрывавшей стол девушке, — не надо спешить. А чашки для кофе на маленький стол поставьте, потом их подайте. Садитесь, кто где хочет, дорогие гости! Мы-то уже поужинали.

Столовая была под стать приемной: солидный орехового дерева буфет и такой же сервант с причитающимся ему по званию самоваром — имитацией под матовое серебро «фраже» с русским богатырем над краном, тяжелые стулья с высокими прямыми спинками и узорная полотняная скатерть, явно «от царского времени». На столе сервизные тарелки, тарелочки, вилки, вилочки большие и маленькие, такие же ножи, а на блюдах горка свежих яиц, холодная курица, масло в стеклянной масленке с такой же «фраже» крышкой.

— Как вам удалось сохранить всё это? — спросил, глотая голодную слюну, Брянцев.

— До революции неоднократно выступал, как защитник, на политических процессах. Я сам ведь правый эсер по убеждениям. Им был и им остался. При перевороте некоторые мои подзащитные пришли к власти. Это, конечно, сыграло свою роль, хотя пройти тюремный стаж все же пришлось, — с горделивым жестом добавил Петр Степанович, — восемь дней просидел в чека после разгрома Врангеля!

Между ног вносившей поднос с кофейником девушки, чуть не сбив ее, в столовую ворвался рыжий породистый сеттер, метнулся к хозяину, лизнул ему руку, а потом стал деловито обнюхивать брюки Брянцева.

Любивший собак Брянцев погладил его по волнистой, блестящей шерсти, взял одно из длинных, шлепавших по шее ушей и взвесил его на руке.

— Прекрасный ирландец! Ладный и рубашка нарядная, — почесал он за ухом собаку, — а как в работе? Не горячится? Стойку держит? Ирландцы всегда слишком нервны.

— Так вы тоже нашего полка? — обрадовался хозяин. — Теперь нет, успокоился, а по первому полю часто срывал стойку. Но ведь по себе-то как хорош? Правда? От вывозных родителей, медалирован. Я ведь кинолог, бессменный председатель жюри всех выставок при всех государственных режимах, — элегантно пошутил бывший адвокат, — специалист вне политики. Даже консультантом «Динамо» состоял по секции охоты и собаководства. В советские годы это благородное искусство, конечно, пало, как и все прочие. Но здешним воротилам собачек я все-таки подобрал, таких, что одно загляденье! В «Динамо» даже стаю гончих завел, костромичей. У бывшего псаря великого князя Николая Николаевича породу добыл. Да-с, — хлопнул он себя по коленке. — Теперь немцы за эту стайку обеими руками схватились и куда-то в Баварию увезли. Я же это и устроил! Ведь надо спасать породу! Надо-с! — вдохновенно закончил он.

За ужином говорил, пожалуй, только Залесский. Не говорил, а ораторствовал, уверенно округляя каждую фразу и порой прерывая плавную речь эффектными паузами. Проголодавшиеся Брянцев и Мишка молчали и ели. Всё поданное на стол было очень вкусно и становилось еще вкуснее, когда старушка накладывала гостям своими пухленькими, в подушечках, ручками.