Читаем Кудеяров дуб полностью

Ровно в восемь, без звонков и гудка, поезд тронулся с места. Стоявший снаружи против окна Шольте прощально помахал перчаткой. Позади него из поредевшего уже зимнего морозного тумана выплыла, словно призрак, борода отца Ивана. Он широко перекрестил уезжающих.

Докторша плакала, вытирая морщинистые глазки сбившимся в жгут мокрым платком. Ольга, расчистив место перед окном, стала на нем и поманила рукой Миру.

Перрон и последние толпившиеся на нем люди отползли в серую муть, снова промелькнул обгоревший остов элеватора, но когда поезд вышел в степь, яркий луч взошедшего солнца пробил облачный настил и заиграл на льдистым, накатанном шоссе.

— Смотри, смотри, Всеволод, — крикнула Ольга от окна. — Кладовщик учхоза катит. И лошади учхозные. Я их помню. Мешков-то, мешков сколько на воз навалил! Всю кладовую, наверное, очистил…

Заинтересованный Брянцев тоже пробрался к окну, стал позади Ольги и обнял ее за плечо. Он узнал и другую подводу, двигавшуюся шагом сзади кладовщика. Там, на возу, хозяйственно восседал «подземельный человек», Андрей Иванович рядом с укутанной с головой в серую шаль супругой. В задке тачанки, из-под плетеных корзин, вероятно, вмещавших в себе кур, торчало свиное рыло, а меж задними колесами мотала головой сытая, с увесистым выменем корова.

— Великий исход народа-богоносца, — саркастически пел пробившийся к окну Пошел-Вон и серьезно добавил несвойственным ему тоном: — Признаюсь, этого я не ожидал.

Поезд набирал скорость, обгонял другие двигавшиеся подводы, запряженные лошадьми, быками, коровами.

— Это что такое? — воскликнул Брянцев.

Теперь по шоссе тянулась колонна всадников.

Впереди нее на худоватом, но рослом коне, с откинутыми в сторону полами бурки и развевающимися по ветру крыльями белого башлыка, лихо избоченившись, бодрил коня шенкелями Середа. Солнце играло на серебряных газырях выставленной напоказ красной конвойской черкески, на серебре кинжала и шашки.

— Эх, любит форс наш экс-комбайнер! — засмеялся Брянцев. — Смотрите, мороз, а он в одной черкеске перед немцами задается. Но что за всадники? Кто они? Откуда они?

Вслед за Середой на тоже рослом коне ехал казак в черном просмоленном кожухе с рыжим бараньим воротником. Он держал в руке развевающийся по ветру треугольный значок, прибитый к неошкуренному бузиновому древку. Непомерно длинное полотнище значка состояло из неравных по ширине трех вертикальных полос. Синяя была очень узка, белая — раз в пять шире ее, а узкий длинный красный хвостик значка вился по ветру и захлестывался за древко.

Дальше, по три в ряд, ехали разномастные, разнокалиберные всадники в кожухах, в бушлатах, в шинелях. Одни из них были на седлах, другие сидели на подвязанных к спинам лошадей мешках или просто на подкинутых тряпках. Но винтовки были у всех. Шашка же только у Середы.

— А знамя, знамя трехцветное, наше, русское! — как девочка, захлопала в ладоши Ольгунка.

— Не знамя, а значок, да и того Середе не полагается, — поправил ее муж.

— Всё равно русское.

— И не русское. Видишь, полосы идут поперек.

— Всё равно, цвета те же. Я ему перешью, когда встречусь, — не сдавалась Ольга.

— Миша! Миша! — вдруг радостно закричала Мира. — Вон он едет, я вижу!

Ольга торопливо потерла рукавом запотевшее оконное стекло, но стало видно еще хуже. Она задергала опускные ремни, рама поползла вниз и провалилась с глухим стуком.

В духоту вагона, вместе со свежим морозным ветром, влился мотив прорвавшейся сквозь шум поезда песни.

Миша ехал с песенниками, в первой тройке. Седла под ним не было, но через плечо висел короткий кавалерийский карабин.

— Миша, Миша, Мишенька! — махала платком Ольга, но он не видел.

Береги российскую границу,А любовь Катюша сбережет…

— донесся выделившийся из хора его звонкий голос.

— Удивительно! Поразительно! Необычайно! — восклицал Пошел-Вон. — Изменение одного слова, только одного слова, влечет за собой диаметральную перемену всей политической программы и даже более того — всего мировоззрения.

А любовь Катюша сбережет,

— повторил, как припев, хор.

— Сбережет? — тихо прошептала Ольга на ухо Мирочке, обняв ее?

— Сбережет, — громко и уверенно ответила девушка.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии