Кудесник

– Надежды нет? – спросила Эли.

– Не знаю… Нет… Если Господь сжалится… Не знаем… Вот доктор…

– Ça va mal, mes enfants…[9] Дурно… Но не надо отчаиваться…

Доктор был убежден, что раненный опасно и глубоко в шею молодой человек скончается к ночи, но не решился сказать этого двум таким юным существам. Для очистки совести и чтобы прекратить глухие рыдания девушек, доктор стал объяснять обеим, как ухаживать за раненым и делать бинты и наблюдать за сделанной им перевязкой.

Эли стала просить позволения тотчас войти к больному, но доктор, отчасти узнав, а отчасти догадавшись, какое важное значение имела для раненого эта явившаяся вдруг красавица, решительно воспротивился ее желанию.

– Это свидание с вами сейчас может его убить на месте! – сказал он. – От волнения и тревоги хлынет опять кровь, и никакие перевязки не спасут! – восклицал он. – Если вы хотите убить его – идите. Завтра утром я вас допущу. А эту ночь помогайте здесь, оставьте сестру одну у постели.

Эли поневоле согласилась, но слова доктора «завтра утром» впервые заставили девушку одуматься, как бы сознательно оглянуться и спросить себя: «Что она намерена делать?»

«Конечно, оставаться здесь около него с его сестрой на всю ночь!» – решила она мысленно и бесповоротно.

Она села к столу, написала несколько строк и тотчас послала эту записку к своей тетке. Она объяснила свой поступок и свое намерение остаться в квартире возлюбленного до его выздоровления или его смерти.

Эли писала опекунше в таких энергичных выражениях и слова ее дышали такой решимостью отчаяния, что тетке нельзя было и думать явиться сюда, чтобы пробовать силой увезти ее домой.

«Клянусь памятью моей матери, что я зарежусь на пороге этого дома, если меня захотят силой увезти отсюда! – кончала она свою записку и, уже собравшись запечатать, прибавила еще дрожащей рукой: – Lo juro! Si quieres tamarme. Ven!»[10]

VII

В те же мгновения Калиостро вернулся домой и, войдя к себе, не снимал плаща и шляпы.

– Что за странная фантазия! – произнес он наконец. – Однако если меня что-то толкает туда, к трупу незнакомого мне юного чужеземца, погибшего отчасти из-за меня, то отчего же не исполнить каприза.

Эти слова вырвались у кудесника вследствие странного желания видеть лицо человека, которого он считал застрелившимся в этот день.

– А если он жив еще?.. Девушка была в слезах, но ведь она могла плакать не по мертвому, а по умирающему. Если я опоздал, то являться к нему совестно. А видеть мне его хочется. Решено! Не поеду опять.

Однако через минуту Калиостро вышел вновь и приказал удивленному кучеру ехать опять туда же, к домику в Марэ.

На этот раз Калиостро подъехал к самому крыльцу дома, вышел и хотел постучать в дверь, когда увидел, что она была растворена. Он вошел и невольно осмотрелся, чтобы убедиться, нет ли в прихожей гробовой крышки или чего-либо, свидетельствующего о присутствии покойника.

Тихие голоса слышались из соседней комнаты, куда дверь была затворена.

Калиостро сбросил плащ, снял шляпу и, отворив дверь, вошел с той уверенностью в поступи и взгляде, которая иногда выручала его. Когда он появился на пороге горницы, две молодые девушки, пожилая служанка и офицер сразу прекратили свой сдержанный шепот и с живостью обернулись к нему. Девушка помоложе бросилась к нему навстречу со словами:

– Вы доктор Дюкро? Хирург королевский?

Калиостро запнулся на секунду и тотчас же произнес:

– Да.

– Я, лейтенант Турнефор, за вами посылал, – выговорил, подходя, офицер. – Помогите. Вам передал приглашение наш командир?

– Да, – с той же уверенностью отвечал Калиостро. – Он жив, стало быть?

– Идите. Скорее! – воскликнула Лиза.

– В каком положении находится он? В сознании?

– Плохо… Очень плохо… Но жив, положительно жив, – прибавила пожилая служанка, приблизясь к Калиостро.

– Где он себя ранил? Куда направил оружие? – спросил Калиостро. – Верно, в сердце или в голову?

Обе девушки, а вместе с ними и Турнефор с изумлением взглянули в лицо Калиостро.

– Мы вас не понимаем, господин доктор, – произнес Турнефор. – Про что вы говорите?

– Что же с ним, если он не ранен? Я думал, что он… – запинаясь, выговорил Калиостро, – сам хотел покончить с собой. Ведь это господин Норич?

– Да, Норич! – воскликнула Лиза. – Мой брат. Но он преступно был ранен злодеем на улице… Грабителем…

«Ничего не понимаю», – подумал Калиостро и прибавил:

– Так идемте скорей!

И, сопутствуемый Лизой, которая указала ему дверь и пропустила его вперед, кудесник, сказавшийся королевским хирургом Дюкро, с любопытством прошел в другую комнату, маленькую, полуосвещенную лампадой.

На кровати в углу Калиостро увидел лежащего на спине молодого человека очень красивой наружности, поразившей его тотчас правильностью и благородством черт лица. Он тяжело дышал; обильный пот струился по лбу и смочил волосы на голове; глаза его постоянно открывались и закрывались. Каждый раз, что поднимались веки, лихорадочно блестящий взгляд черных глаз ярко вспыхивал в полумраке комнаты. Лицо слегка подергивала судорога.