Кудесница для князя (СИ)

Погиб, так и не получив от неё слов прощения. Что же они все натворили? Зачем? Таскув, не в силах больше стоять на ногах, тяжело опустилась на чурбак. За спиной громко всхлипнула и завыла сестра. И вдруг смолкла.

– Ты. Ты во всём виновата! – прошипела она, заставив обернуться. Глаза Эви полыхали отсветами очага, словно собственным огнём. – Из-за тебя он погиб!

И решительно шагнула к Таскув. Евья за локоть её схватила.

– Эви! – прикрикнула строго.

Но дочь сбросила её руку.

– Прав был зырянский шаман. Избавить всех от тебя надо было. Всем полегчало бы!

Таскув встала, оглядывая сестру. Значит, не обманулась она в догадках, и Унху совсем не лгал, когда в тёмной волшбе Эви обвинил. Да ещё и Лунег ей помог. А она сомневалась…

– Ты Лунегу меня продала, – с горечью вздохнула Таскув. – За что? За то, чтобы с Унху в лесу…

Эви бросилась было к ней, но по пути её перехватил Отомаш. Скрутил, словно тонкую ветку, усмехнулся холодно, склонившись к её уху.

– Ты, девонька, глупости мне брось! И кудеснице не мешай. Пусть она Смилана лекарствует. А то ведь будешь мне шуршать, я быстро тебя с матушкой вместе домой отправлю. Теперь я и остячек могу в сопровождение к аги взять. Они уж её опаивать не станут. Поняла?

Эви не поняла и половины слов, но по угрозе в голосе воеводы, верно, догадалась, что он ей втолковывал. Евья, краснея от негодования, выдернула дочь из хватки Отомаша. А тот ладони только отряхнул, словно замарался.

Таскув, стараясь не слушать гулких и тяжёлых ударов собственного сердца в ушах, снова повернулась к бледному Смилану. Не удержавшись,  провела ладонью по пылающему лбу воина, убирая прилипшие к нему пряди. Его веки дрогнули, а с запекшихся губ сорвался тихий вздох.

– Я помогу тебе. Помогу, хороший, – беззвучно произнесла Таскув, пропуская сквозь пальцы светлые потоки жизненной силы, опутывая ими Смилана, чтобы снять его боль.

Хозяйка притащила бадью с горячей водой и чистых тряпиц. Таскув ополоснула руки из глиняного кувшина и вновь отогнула одеяло. Нужно торопиться.

Хозяйка увела женщин вон из избы по вежливый просьбе воеводы. Их помощи Таскув всё равно принимать не хотела. Да и он сам, чуть постояв рядом, ушёл в дальний угол дома и сел там на лавку, даже дышать, кажется, постарался тише.

Таскув склонилась к ране ближе, рассмотрела: промыть её уже успели, и на том спасибо. Она растёрла в ладонях сухие травы, размочила в горячей воде, шепча заговор: поможет кровь затворить, успокоить. Осторожно касаясь, приложила горсть с кашицей к боку Смилана. Он снова слегка вздрогнул, не приходя в себя.

“Матерь Калтащ, дай силы первородной, чтобы скорее заживала рана воина. Чтобы не трогала её черная гниль, чтобы не охватывала воина лихорадка. Будь добра Матерь. Помоги удержать его в этом мире”.

Таскув прикрыла глаза, ощущая, как от самого сердца полилось тепло в руку, нагрело травы, усиливая их пользу. Она словно видела, как срастаются помалу тонкие нити плоти, безжалостно разорванные острой сталью. Как свободнее наполняет грудь Смилана воздух и отступает жар. Показалось, сидела она рядом с ним совсем немного, но когда открыла глаза оказалось, что дрова в очаге почти догорели, а отлучившаяся куда-то хозяйка не подкинула новых. Отомаш, уставший после тревожной ночи, задремал, уронив голову на грудь. Но стоило ей пошевелиться, как вскинулся, часто моргая.

– Что? – просипел он и прокашлялся. – Всё хорошо, кудесница?

Она кивнула, отнимая руку от раны. Осторожно смыла остатки кашицы: кровь совсем перестала течь, а края раны даже чуть подсохли. Теперь туго перевязать – и глядишь к утру придёт в себя воеводов сын. Вон, и лицо даже  потеряло предсмертную серость.

Таскув снова потрогала его лоб: так и есть, жар прошёл, теперь всё наладится.

– С тобой всё в порядке, аги? – неожиданно прозвучал над ухом голос Отомаша, который, оказывается, уже давно стоял рядом и наблюдал за ней. – Ты нехорошо выглядишь. Бледная…

Таскув удивилась сначала: с чего бы? Но и ответить воеводе ничего не успела, как всё вокруг размазалось, а ноги подкосило невыносимой слабостью. Отомаш поймал её, не давая упасть, поднял на руки. Что-то неразборчиво сказала только что вошедшая хозяйка. Таскув уложили на другие нары, она не провалилась в забытье, но как будто увязла в растопленном жире: ни рукой не пошевелить толком, ни вдохнуть.

На лоб вдруг упала мокрая и холодная примочка, и сразу полегчало.

– Истощение… – прорвалось из низкого гула одно слово хозяйки. Её маленькая и шершавая от работы ладонь скользнула по щеке.

Таскув распахнула глаза, почувствовав, как просачивается в ноздри запах сонного снадобья. И тут же смежила тяжёлые веки не в силах больше их поднять.

Казалось, что сквозь сон она слышала знакомый голос, но не могла толком разобрать, чей. И что говорит, не понимала, лишь переливался он мягким рокотом, от которого становилось тепло и спокойно.