Кудринская хроника

В конце марта из тайги совсем вышел Савушкин. Румянцев, помня о своем обещании помогать Хрисанфу Мефодьевичу в нужде, посылал к зимовью на Чузике гусеничный трактор. Тележка была набита лосиным мясом, боровой дичью и шкурами сохатых. Пегий, к великой радости Савушкина, оказался способным псом, шел за лосем и дичью, облаивал белку, только на соболя прыти пока у него не хватало. Не всякая собака может гнать этого легкого в беге зверька по валежнику и чащобе, куда соболь обычно и норовит забраться от погони. Но Хрисанф Мефодьевич все равно был доволен: не выручи его староверы, он мог бы остаться вообще ни с чем.

Повстречав как-то Петровина, Савушкин приветствовал его ясной улыбкой.

— А у меня с вашим делом пока темняк. Клубок никак не распутывается. — Лейтенант опустил лицо. — Стыдно в глаза вам смотреть, Хрисанф Мефодьевич! Ожогин помер и ровно концы обрубил…

— Не горюй, дружок, — продолжал улыбаться охотник. — Я не пропал, не обнищал, и с промыслом обернулся. Да и воры чему-то ведь учат. Наперед буду поосмотрительнее. Подальше спрячу — поближе возьму. Так старые люди нам всем советовали.

— Для меня, для милиции в общем, это не подходит. Не пресекая воров, краж не выведешь.

— А ты, что ли, вздумал конец воровству положить? Не удастся тебе этот фокус. Зависть людскую к чужому добру едва ли истребить возможно. Иной человек чем богаче, тем больше к наживе стремится.

— Это порок. А стремление к порядку — норма. Надо внушать уважение к закону.

— Я вижу, собрался куда-то с портфельчиком! — Савушкин оглядел Петровина, одетого в полушубок, обутого в меховые сапоги.

— Лечу на буровые с Ватрушиным.

— Заходи потом — свежей лосятиной угощу.

— Спасибо. Что сыну вашему передать, если увижу?

— Отцовский и материнский привет. Пусть появляется в Кудрине, как представится случай… А чего тебя к буровикам потянуло?

— Вахты стали туда залетать — новые люди. Хочу проверить, все ли в порядке у вахтовиков с оружием. Есть факты нарушения, и довольно частые.

— Незаконное — отбираете?

— Обязательно! Провел с комиссией рейды по нашему участку — сто семьдесят два ствола изъяли. Стоит задуматься, ведь это не шутка.

— И попадаются добрые ружья?

— Есть отличные. Вот проведем оценку, и вы себе можете приобрести любое на выбор. Разрешение в милиции выпишем.

— Молодец, догадался, к чему клоню! Мое ружье барахлить что-то стало. Когда много пулей стреляешь, стволы быстро портятся.

Они попрощались. Савушкин на Соловом, по разъезженным мартовским улицам, отвез зятю Игнахе и дочери свежего мяса, рябчиков, косачей — из тех запасов, что оставил себе после сдачи добычи в заготконтору. Пушнину он тоже не стал у себя держать — от соблазна подальше. Слетал в Парамоновку и высыпал из мешка все, что надобывал в остаток охотничьего сезона. Приемщик подбил итог, и оказался он не совсем утешительный: до плана Савушкин этот раз не дотягивал. Повлияли и кража, и гибель Шарко, ну и, конечно, годы. В душе и теле Хрисанфа Мефодьевича чувствовалась какая-то не знакомая ему усталость. Так не было с ним ни один год прежде. Неужто и вправду должны будут сбыться слова старшего сына, который пророчил отцу заняться разведением нутрий? Плотоядных животных из числа пушных законом теперь запретили держать, а нутрий — пожалуйста. Может быть, придется заняться ими. Но покамест не стоит давать отступную. Хрисанф Мефодьевич знал, что усталость пройдет, минуют весна и лето, наступят осенние золотые деньки, и снова потянет его в урман, к одинокой, скитальческой жизни. Недаром охота — пуще неволи…

Да потянет ли? Но что думать об этом сейчас. Надвигаются другие заботы мужицкие: скоро пахать огород, сажать картошку, устраивать навозные грядки-парники. А там приспеет время ехать на сенокос — упираться на лугу битый месяц, заготавливать корм многочисленной скотине, Соловому. Мерина он и не помышляет сбывать: конь еще тянет, да и сжились друг с другом, почти неразлучными стали.

Дома Хрисанф Мефодьевич переделал всю мужскую работу: поправил крышу на бане, починил забор, выскреб из всех щелей и углов накопившийся за зиму хлам, вывез навоз из-за стайки на огород, разбросал его ровными кучками. Снег сойдет — раскидает, раструсит его ровными, опять же, нашлепами, чтобы потом удобнее было запахивать. Марья, подстегнутая старанием мужа, тоже с рвением впряглась в домашность. В редкий досужий час, сидя с соседками на скамейке под начинающим приласкивать солнцем, она говорила?

— Нынче Хрисанф у меня угомонный вернулся. Наверно, с того, что мало пушнины добыл.

— Не все коту масленица, — отвечала соседка, старая подруга Марьи.

— Ну, милая, ты это невпопад ляпнула.

— А ты не серчай, мать… Конечно, обворовали Хрисанфа, а то бы он…

Марья кивала на эти слова, огульно ругала мошенников всего света и, вместе с подругой, пощелкивала каленые кедровые орешки — из прошлогодних запасов.

2