Куджо

– Мне не нравится ни продавать всякий хлам на распродажах, ни устраивать вечеринки, ни бегать трусцой. Ты… – Она передохнула секунду, чувствуя, что задыхается. – Ты ничего не знаешь о пустоте, Вик. Ты мужчина, и ты работаешь. Мужчины работают, а женщины сидят дома и слушают, как снаружи воет ветер. Иногда кажется, что он воет внутри, понимаешь? Иногда я ставила записи. И все равно слышала этот ветер и думала про всякое. Или мыла раковину и смотрела на глиняный горшочек, который там стоит, и вспоминала, что у моей матери были такие же горшочки, и у тетки, и у моей бабушки, понимаешь?

Он глядел на нее с таким недоумением, что она почувствовала настоящее отчаяние.

– Это чувства, а не факты, пойми!

– Да, но почему…

– Я и говорю тебе, почему! Говорю, что я достаточно времени провожу у зеркала, чтобы заметить, как меняется мое лицо, и никто уже не примет меня за школьницу и не спросит, имею ли я права. И я боялась. Ведь Тэд пойдет в подготовительный класс, потом в школу, потом…

– Так ты хочешь сказать, что завела любовника из-за того, что чувствуешь себя старой? – он смотрел на нее с удивлением, и ей это нравилось. Стив Кемп находил ее привлекательной, и, несомненно, так и было. Но Вик тоже был прав.

Она взяла его за руки и выговорила прямо в его лицо, думая – зная, – что она еще никогда не говорила так откровенно ни с одним человеком:

– Не только. Я поняла, что ждать от жизни уже нечего. Возможностей с каждым годом все меньше. Для женщины очень важна ее роль. Жена, чудесно. Но ты ведь постоянно на работе, и дома ты тоже работаешь. Ну, еще мать. А еще что? Пойми, каждый год отрезает от жизни новые куски.

Мужчины знают, чего хотят. У них есть, к чему стремиться, и, может быть, поэтому так много мужчин умирает в несчастье и раньше срока, но они знают, чего хотят. У них есть дело и в тридцать лет, и в сорок, и в пятьдесят. Они не слышат этого ветра, а если и слышат, то берут копье и кидаются на него, думая, что это ветряная мельница или какой-нибудь чертов великан.

А женщина всегда боится чем-то стать. И пугается вещей. Вот и я боялась всех этих звуков, когда оставалась одна дома. Знаешь, однажды я перестилала постель в комнате у Тэда и думала о своих школьных подругах – где они, да что с ними. И тут дверца шкафа вдруг открылась и… Я закричала и выбежала оттуда. Не знаю, почему. Мне вдруг представилось, что сейчас оттуда выйдет Джоан Брейди, вся в крови, и скажет: «Я погибла в катастрофе, возвращаясь из пиццерии, когда мне было девятнадцать, а теперь пришла за тобой».

– О Боже, Донна, – сказал Вик.

– Я боялась, вот и все. Боялась, когда смотрела на этот горшочек; боялась, когда думала о прошлом. Ведь единственное место, куда можно сбежать из будущего – это прошлое. Вот я… Вот я и завела с ним роман.

Она потупилась и внезапно закрыла лицо руками. Ее слова звучали глухо, но разборчиво.

– Это было так глупо. Как будто я опять в колледже. Как сон. Он отгонял этот ветер. Что касается секса, то… мне не было хорошо. Он хороший любовник, но мне не было с ним хорошо. Не могу сказать, почему, но знаю, что все равно люблю тебя и понимаю, как я гнусно поступила, – она опять посмотрела на него, уже плача. – Он поэт… во всяком случае, так говорил. Я ничего не поняла в тех вещах, что он мне показывал. Он тоже такой… воображает, что он все еще в колледже и протестует против войны во Вьетнаме. Наверное, потому это и оказался он. Теперь я сказала тебе все. Это не очень приятно, но это так.

– Хотел бы я разбить ему рожу, – сказал Вик. – Наверно, от этого мне стало бы получше.

Она слегка улыбнулась.

– Он уехал. Мы с Тэдом проезжали мимо, и на его витрине не было ничего поэтического, – сказала Донна. Он быстро посмотрел не нее, потом отвел глаза. Она дотронулась до его лица, и он отпрянул. Это было больнее всего, больнее, чем она ожидала. Страх и чувство вины нахлынули опять. Но она больше не плакала. Она думала, что не будет опять плакать еще долго. Шок оказался слишком велик.

– Вик, – сказала она. – Прости меня. Тебе больно, я вижу. Мне очень жаль.

– Когда ты порвала с ним?

Она рассказала ему про тот день, опустив только упоминание о страхе, что Стив мог в самом деле изнасиловать ее.

– Выходит, этой запиской он хотел отомстить тебе?

Она кивнула, слегка покраснев.

– Похоже, что так.

– Пошли наверх, – сказал он. – Уже поздно. Мы оба устали.

– Хочешь меня?

Он медленно покачал головой.

– Не сегодня.

– Ладно.

Они вместе поднялись по ступенькам. Уже наверху Донна спросили:

– Вик, что будет дальше?

– Не знаю.

– Ну хочешь, я напишу: «Обещаю никогда больше не делать этого» – пятьсот раз? Или нам развестись? Что? – она просто очень устала, но ее голос начал повышаться до опасных пределов. Хуже всего был стыд, и она ненавидела и себя, и его за то, что он заставил ее пережить этот стыд.

– Нам нужно пройти через это вместе, – сказал он, не смотря на нее. Потом поднял глаза, почти умоляюще. – Он ведь был один, правда?