Кухарки и горничные

— А въ томъ-же домѣ, въ углу, на дворѣ. У сапожника свѣтлый уголъ за три рубля снимаю, — отвѣчала черная кухарка, присаживаясь на табуретку. — И хорошо, и пріятно, и на радость себѣ живу. Кроватку поставила свою, комодикъ, ситцевой занавѣсочкой отгородилась, и чудесно… Вотъ сегодня, не торопясь, въ девять часовъ встала, умылась, Богу помолилась и за кофей сѣла. На три копѣечки сухариковъ, на двѣ копѣечки сливокъ, я и сыта себѣ. А теперь ты покормишь.

— Покормлю, покормлю. Еще-бы не покормить! Я тебѣ даже бифштекъ выкрою, душенька.

— Ну, вотъ видишь. Сегодня ты покормишь, завтра другая кухарка, послѣзавтра третья, а я сыта. А у меня знакомыхъ-то кухарокъ, слава Богу, до Москвы не перевѣшаешь. Сама всѣхъ безмѣстныхъ кормила, такъ ужъ неужто меня-то!.. Вѣдь, люди тоже… Такъ вотъ я, милушка, мѣсяца три и отдохну въ своемъ уголкѣ отъ злой неволи.

— А вотъ перво-наперво я тебя кофейкомъ попою, — суетилась рыжая кухарка. — Вѣдь выпьешь, что-ли?

— Отъ денегъ да отъ кофею никто не отказывается. Заваривай.

Рыжая кухарка бросилась къ мѣдному кубу съ кофейникомъ и заговорила:

— Гляжу я на тебя, Дарьюшка, и сердце мое радуется. А я-то, горькая!

— Соблюдай себя, и ты можешь на своей волѣ пожить.

— Да какъ себя соблюдешь, ангелка, коли человѣкъ-то мой, который вокругъ меня, очень несоотвѣтственный! Ты, вотъ, отъ своего сама берешь, а я своему все дай, дай и дай. Вѣдь, вотъ, и сегодня онъ приходилъ утречкомъ: подай сорокъ копѣекъ на бутылку. Понедѣльникъ у насъ сегодня, такъ онъ узенькое воскресенье справляетъ. Ну, и подавай ему.

— А ты не давай.

— Какъ возможно, умница, не давать! Онѣ не уйдетъ, покуда я не дамъ. Смертнымъ боемъ вышибетъ и скандалъ сдѣлаетъ. Заплакала я даве и вынула два двугривенныхъ. Да это еще ничего. Ушелъ онъ. А я глядь, поглядь, шерстяного головного платка нѣтъ. А платокъ новый, восемь гривенъ заплаченъ. Охъ, тяжело такъ жить, коли такое нетечко навяжется!

— Сама себя раба бьетъ, коли плохо жнетъ. Сама-же ты мнѣ разсказывала, что нарочно поближе къ нему мѣсто себѣ искала. Ну, сама себѣ и врагъ лютый.

— Ахъ, милый другъ, да вѣдь девять лѣтъ я съ нимъ, мерзавцемъ, маюсь! Девять лѣтъ. Все нѣтъ, нѣтъ, да и думается: авось, изъ безчувственнаго человѣка чувственный сдѣлается.

— Дождешься, какъ-же!

— А почемъ ты знаешь? Вдругъ на мое счастье? И потомъ я тебѣ прямо скажу: вѣдь онъ холостой, да и я не замужняя, — ну, и думается, что вотъ, вотъ законъ принять предложитъ.

— Поди ты! Мужнинъ-то кулакъ слаще, что-ли?

Рыжая кухарка подумала, улыбнулась и произнесла:

— Ну, какъ возможно! Все-таки пріятнѣе отъ мужа, чѣмъ отъ беззаконника.

— Одинъ вкусъ! — махнула рукой черная кухарка.

— Да вѣдь ты, ангелка, не пробовала. У тебя твой хоть женатый, но на другой женатый, а не на тебѣ.

Рыжая кухарка помѣшала въ кофейникѣ заваренный кофе и начала его переливать. Черная разсказывала:

— Вчера на кладбищѣ была. Къ тетенькѣ на могилку ходила. Занесено страсть какъ снѣгомъ. Съ жилицей съ нашей одной ходила. У ней мужу годовой день — ну, а я-то ужъ съ ней за компанію. Ну, дома пирогъ она испекла, бутылочку… ветчинка… пиво было… и честь честью помянули душеньку упокойную. Я-то не знавала его, упокойничка, — ну, да такъ ужъ, за компанію. А послѣзавтра у насъ опять пиръ. Портниха, что надъ нами, замужъ выходитъ за ундера изъ окружнаго суда. Хорошій такой ундеръ, не старый и основательный, сурьезный мужчина. При вѣшалкахъ онъ. Ну, такъ вотъ свадьба. И меня звали. Я даже имъ за милую душу постряпать хочу. Сдѣлаю имъ заливное изъ поросенка, пирогъ съ рисомъ и съ рыбой. Танцы даже будутъ, потому гармониста пригласили.

— Счастливица ты, Дарьюшка! — вздохнула рыжая кухарка, — Сама себѣ госпожа, отдыхаешь.

Кофе былъ сваренъ. Рыжая кухарка налила двѣ чашки и принялась его пить вмѣстѣ съ гостьей. Черная кухарка резонерствовала:

— Наплюй на своего нетечку, прикопи рублей пятнадцать, уйди съ мѣста, и ты такой-же госпожей будешь, какъ я.

III

Марья Петровна напоила мужа утреннимъ чаемъ, проводила его въ должность, сама заперла за нимъ дверь на лѣстницу и вернулась въ столовую, чтобы вызвать звонкомъ кухарку и заказать ей обѣдъ.

Данъ въ кухню звонокъ.

Показалась кухарка — среднихъ лѣтъ женщина, очень благообразная, въ темномъ ситцевомъ платьѣ и въ передникѣ, остановилась около обѣденнаго стола, сложила на груди руки съ голыми локтями и сказала:

— Съ добрымъ утромъ, сударыня. Хорошо-ли почивать изволили?

— Спасибо, — отвѣчала Марья Петровна. — Обѣдъ надо заказать.

Кухарка откашлянулась въ руку и произнесла спокойнымъ голосомъ:

— Сегодня, сударыня, я вамъ состряпаю обѣдъ, а завтра позвольте мнѣ отъ васъ уволиться.

— Какъ? Уволиться? Что-же это такъ? Съ чего? Развѣ ты мѣстомъ недовольна? — спросила Марья Петровна.

— Мѣстомъ-то я довольна, вы господа спокойные… но… Я, сударыня, женщина честная. Если позволите быть откровенной и напрямки говорить, я вамъ по чистой совѣсти скажу.

— Ну? Какая-же причина?

— Языкъ-съ.

— Какой языкъ?

— Копченый языкъ, который баринъ самъ въ колбасной купилъ.