Кухня первобытного человека. Как еда сделала человека разумным

Б. А. Рыбаков детально описал медвежьи пещеры эпохи среднего и позднего палеолита. Особый интерес представляют медвежьи захоронения в известной карстовой пещере Драхенлох, расположенной в альпийской зоне на высоте около 2,5 километра. Черепа и кости лап медведей хранились в специально отгороженном камнями отсеке. «На границе второй и третьей камер (пещеры) стояли в ряд шесть грубых прямоугольных каменных ящиков, образованных из плит и перекрытых одной большой горизонтальной плитой. Заполнение этих „сейфов“ также состояло из черепов и длинных костей (лап) пещерного хищника и несло следы строгой регламентации… Из других находок надо еще отметить размещение нескольких неповрежденных черепов в естественной нише и неподалеку от нее — один целый череп, обложенный по контуру камнями…»^[106].

Захоронения медвежьих черепов и костей лап в естественных нишах известны в пещерах Петерсхелле, Зальцофен и Клюни. В последнем случае черепа были положены по кругу. В пещере Регурду кости медведя были захоронены в яме, выложенной камнем и прикрытой массивной плитой. В Ильинской пещере близ Одессы кости медведей находились за специальной каменной оградой; череп медведя был обложен камнями. Хорошо сохранившийся череп медведя, особо поставленный, известен из пещеры Кударо. Рыбаков приходит к выводу, что преднамеренное, осознанное сбережение в труднодоступных местах, под каменным прикрытием черепов и лап медведя может свидетельствовать о начатках тотемизма и охотничье-производственной магии.

На традиции медвежьих охотничьих ритуалов обращал внимание еще И.-Г. Георги в своем «Описании всех обитающих в Российском государстве народов». Он говорит, что финны особо почитают медведей и «думают, что души их так же, как и человеческие, бессмертны; а от сего и вошли в употребление, при звериной их ловле, весьма многие суеверные забобоны». Последнее слово как нельзя лучше выражает отношение прагматичного немца к описываемым нравам, оно означает «вздор, пустяки, нелепости». Георги приводит отрывок из древней финской песни, в которой охотник обращается к зверю с просьбой о прощении, он просит послать в его дом добычу и радость и обещает: «Беспрерывно стану тебя почитать и буду от тебя ждать добычи». Остяки, по его сообщению, «медведям предопределяют после смерти такую же, по крайней мере, как и себе, участь. По убиении оных поют они извинительные песни и оказывают повешенным шкурам много учтивостей, дабы оные в царстве теней им не мстили»^[107].

У народов Сибири и Севера сложилась особая связь между охотником и жертвой, уходящая в глубь веков. Именно об этом писал румынский исследователь мифологии Мирча Элиаде, рассуждая о людях эпохи палеолита: «…Систематическая травля и убийство диких зверей привели к созданию уникальной системы отношений между охотником и его жертвой… Откровение о „мистической солидарности“ охотника и жертвы дается просто самим актом убийства: пролитая кровь во всем схожа с человеческой. В конечном счете, эта „мистическая солидарность“ с дичью являет родство между человеческим обществом и животным миром. Убить зверя на охоте, а позже — заколоть домашнее животное — эквивалентно „жертвоприношению“, в котором жертвы взаимозаменяемы»^[108].

Отголоски охотничьих праздников, в центре которых находился медведь, по сей день можно найти у некоторых народов Сибири и Крайнего Севера. Проходили такие праздники чаще всего весной, в марте, — это время проведения большинства охотничьих ритуалов; иные из них продолжались до трех месяцев, начиная со дня зимнего солнцестояния. Окончание и кульминация были приурочены ко дню весеннего равноденствия, когда природа пробуждается после зимы и медведи выходят из берлоги после спячки. Сохранившиеся элементы охотничьих праздников заставляют вспомнить о далекой древности — например, особое почтение оказывается голове и лапам медведя, которые хранят как святыни в специально отведенных для этого местах. Голову часто ставили на стол, целовали, кормили, украшали, а потом либо хоронили в особом месте, либо помещали на вершину дерева, либо надевали на столб. Лапы считались оберегом, их тоже с почтением сохраняли.

Остяки и вогулы еще в XIX веке давали клятвы над медвежьей головой. Если кого-нибудь подозревали в преступлении, подводили к голове, заставляли положить руку на голову и произнести: «Если моя клятва ложна, да сожрет меня медведь»^[109]. При этом вера в силу этой клятвы была столь сильна, что виноватые скорее сознавались в преступлении, чем решались обмануть хозяина лесов.