Кухонная философия

Часто распространено мнение, что страсть к окружению себя прекрасным, будь то вещи, картины или вовсе безделицы, есть страсть низменная, мещанская, недостойная высоких умов и душ. Это неверно. Пожалуй, здесь происходит подмена осуждения безвкусия осуждением всякого стремления к красоте материальной. Увы, мы существа, во многом, материального мира, и его красота или уродство имеет на нас колоссальное влияние.

Хорошо, что мы можем видеть только поверхности предметов, иначе бы их цена была невероятно высокой, поскольку нам бы пришлось заботиться об отделке не только внешних поверхностей, но и внутреннего содержания, кое у многих материальных вещей весьма уродливо и непривлекательно. Возьмите прекрасно отделанную стену – внутри нее уродливые доски, обрывки изоляционных тряпок, короче, страшная картина… Почему-то в духовном мы ожидаем увидеть прекрасное содержимое, хотя оно может оказаться столь же неприглядным, как и нутро материальных вещей.

Итак, не следует стесняться того, что окружающий мир, будь то дом или ландшафт, имеет огромное значение для наших чувств и мыслей.

Важность поиска верной эстетики окружающей материи очевидна, и, пожалуй, этот поиск должен предварять любой духовный поиск, поскольку розы, произрастающие в грязи, всегда останутся навозными цветами.

Тут я хочу пояснить, что речь не идет о необузданной роскоши. Эта эстетика может выражаться в черном свитере поэта, деревянных полах, зеленой траве, пасмурном небе. За какие-то вещи приходится дорого платить, какие-то приходят бесплатно, на первый взгляд, – такие, как пасмурное небо или опавшие листья, хотя когда вдумаешься, то и за это было заплачено весьма вполне. Я помню, как после долгих адовых лет под идиотски-голубым и вечно палящим небом росток мокрой зеленой травы и глоток холодного, влажного, напоенного дождями воздуха казался дорогим, чрезвычайно дорогим благом. И сколько бы времени ни прошло после этого лишения дождливой влаги, какими бы незаметными ни стали эти привычные знаки среды – на кончике сознания всё равно смакуешь эту деликатесную (для многих бросовую) красоту.

Определение материальности идеи

Движимые сознанием, наши руки творят, ноги ходят, голоса звучат. Идея управляет материей, живет материей и, в конце концов, погребается под материальным камнем – надгробием, скорее, не человеку, а его идее.

Со времен платоновских «идей» и «эйдосов» идея обрела звучное определение не чего-то эфемерного, блуждающего в туманах рос, а конкретного, концептуального толка.

Идея – есть принцип организации, принцип концепции любого явления, предмета, свойства и даже его отсутствия: явления, предмета, свойства. Кантовские «вещи в себе» туманно приближались к такой конкретике, но, увы, многим кантовская формальность недоступна. Я представляю, как наслаждался сам Кант, работая над «Критикой чистого разума». Интересно писать учебник, где все определения определены исключительно самим автором. Пожалуй, это и есть пример литературы для себя самого, даже если и предполагается эту литературу опубликовать.

Каждый из нас, в общем, может изобрести сам для себя язык и письменность, свою, только для себя. Создать на этом языке, тайном и никому не известном, бессмертные творения и унести их с собой в могилу. В общем, это допустимо, если попробовать отрицать общественную сущность человека. В общем, живя на краю мира, в лесах Мускоки, и пользуясь русским языком, я сам являю собой хоть и слабый, но пример чистого само-писания для себя на своем языке. Сначала я полагал, что человек есть существо независимое, гордое противопоставление любому обществу, любому насилию, гордо принимающее от общества то, что оно ему может дать, и дающее то, что само считает нужным и справедливым. «Общественный договор» Руссо был моей если не настольной, то напольной книгой. Я даже купил его дважды.

Затем как-то вдруг я стал рассуждать, что если человек без общества не может стать человеком, то общество есть более высокая идея, чем индивидуальный человек, и сам этот человек, то есть я, второстепенен.

Теперь я поправился в этом рассуждении. Факт, что человек не может сформироваться в человека вне общества, вовсе не означает, что общество имеет главенствующее положение. Общество есть не более чем среда. Как почва для цветка или даже навоз для растения. Растение не может процветать без почвы и навоза, но это вовсе не значит, что на день рождения нам следует дарить свежий навоз, а не свежесрезанные розы.

Более того, положи слишком много навоза – и растение зачахнет… Так же и общество – оно нужно как среда, не более того. Недаром Сенека боялся запачкаться в толпе… Толпа обязательно пачкает, а общество обязательно ранит, если его, этого общества, в жизни индивидуума слишком уж много.