Кукиш с икоркой

Итак, что же я узнала? Что Людмила Петрова уже не работает в аптеке «Феникс» и не живет в общежитии медицинского колледжа. Это отрицательный результат. Зато очень перспективным представляется уведомление собеса. Съезжу-ка я, пожалуй, в службу соцобеспечения вместо Людочки, раз уж она сама не удосужилась этого сделать!

Я посмотрела на часы, посчитала время до конца рабочего дня и решила, что вполне успею пообщаться с собесовскими дамами. Прихватила с собой на дорожку недоеденные чипсы, наказала Иркиным подчиненным не беспокоить начальницу и зашагала к троллейбусу.

В собесе была небольшая очередь. Сидя на продавленной банкетке в сумрачном коридоре, я слышала, как в кабинете какая-то мамаша ожесточенно ругается с собесовской теткой, категорически отказывающей ей в назначении повышенного пособия. Чиновница противным голосом перечисляла бесконечные губернаторские и «мэрские» постановления, на которых основывался ее отказ, а мамаша в ответ крыла без разбору и сами постановления, и всех их авторов, от окружных властей до федеральных, предлагая им самим в порядке эксперимента пожить пару-тройку лет на 70 рублей в месяц. Я была солидарна с раздраженной мамашей. Из моей памяти еще не изгладились воспоминания о многотрудном «памперсном» периоде, когда на одни только подгузники для малыша наше не слишком обеспеченное семейство расходовало примерно пятьсот рублей в месяц…

Щелястая дверь кабинета с визгом распахнулась, и в коридор, громко ругаясь, выскочила раскрасневшаяся женщина с пухлой хозяйственной сумкой. Сверху в сумке лежал хорошо знакомый мне красно-синий пакет подгузников «Хаггис». Я сочувственно посмотрела вслед молодой маме и поднялась с банкетки, чтобы войти в кабинет.

– Подождите, я еще занята! Лезут, как тараканы! – облаяла меня хозяйка кабинета.

Я прикрыла дверь и пару раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Ненавижу эту породу хамовитых чиновных теток! Я понимаю, что у всех людей бывают приступы дурного настроения, плохое самочувствие, неприятности дома и на работе, но нельзя же пребывать «не в духе» по расписанию, с девяти до шести с перерывом на обед! Ладно, я знаю, как разговаривать с этим народом!

Сдержанно кипя, я приготовила свое журналистское удостоверение.

– Заходите! – проскрипела кабинетная тетка таким неласковым голосом, каким уместнее было бы послать меня куда подальше.

Я надела на лицо улыбочку средней степени приветливости и шагнула в кабинет.

За обшарпанным столом сидела, буравя меня глазами, жирная баба с мордой бульдога, мучимого запором. Шея у бульдожихи была складчатая, и в каждой складке пряталась золотая цепочка. Пальцы-сосиски сжимали широкие, как кольца для салфеток, перстни. Отвисшие щеки вздрагивали, в декольте лежали крошки. Судя по всему, баба спешно что-то дожевывала, и я любезно сказала ей:

– Приятного аппетита!

Бульдожиха поперхнулась и невнятно прокашляла ответное слово, смысла которого я не уловила, но общий тон показался мне не слишком доброжелательным.

– Телевидение вас беспокоит! – невозмутимо сообщила я, присаживаясь на вытертый стульчик и одновременно шлепая на стол свое удостоверение.

Кашель подавившейся бульдожихи превратился в мучительный хрип, наводящий на мысль об очень запущенном бронхите.

– Вам надо лечиться, – фальшиво посочувствовала я. – В аптеках есть прекрасный индийский сироп от кашля, рекомендую.

– Я здорова, – прохрипела баба.

– И полны сил и желания мне помочь? – подсказала я.

Моя собеседница неуверенно кивнула.

– Отлично! – Я накрыла удостоверение собесовским письмом. – Скажите мне, пожалуйста, что это означает?

Баба повертела в руках конверт, бегло проглядела бумажку уведомления и бдительно заметила:

– В удостоверении указана совсем другая фамилия. Это не вы Петрова?

– Это не я, – легко согласилась я. – Людмила Петрова – моя коллега. Люда некоторое время назад уволилась из нашей телекомпании. Из общежития она съехала, ваше письмо не получила. Его передали нам, но мое начальство не знает, что с ним делать. Новый адрес Петровой нам неизвестен, а письмо все-таки официальное, оставить его без внимания руководство не решилось. Вот, я возвращаю его вам.

– А мне оно зачем? – Баба отказалась от письма с таким испугом, словно в конверте мог быть порошок сибирской язвы. – Это письмо вообще уже никакого значения не имеет, пособия пересмотрены, а если ваша Петрова переехала из нашего района, то ее делами теперь другой собес занимается.

– А разве вы не должны были снять ее с учета?

Бульдожиха хмуро посмотрела на меня, отодвинула стул, встала и прошла к большому старообразному шкафу. Скрипнула дверца, баба скрылась за ней и зашуршала бумагой.

– Числится у нас, – с сожалением сообщила баба, не покидая чрева поместительного шкафа. – Петрова Людмила Ивановна, восемьдесят третьего года рождения, она?

Я быстренько выдернула из сумки ксерокопию Людочкиного паспорта, которым меня снабдила предусмотрительная Ангелина Митрофановна, и сверила данные.

– Родилась шестого мая одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в городе Тихореченске, – подтвердила я.