Кукла из подпольного театра

– А зачем вам мое вероисповедание? Это слишком интимно и к делу не относится. Я не буду это обсуждать, – отрезала Арина.

– Ну, знаете ли, голубушка, вы пришли ко мне, желая изучить мозг, а что может быть интимнее?

– Вот именно – мозг! – оживилась Арина. – Мне нужен подход с точки зрения научных знаний. Если бы мне нужна была теология, я бы пошла в церковь. Если бы мне нужны были оккультные науки – я бы пошла к бабкам.

– Вот оно как! Я оказался где-то между церковью и бабками – это даже льстит, – хмыкнул профессор. – Вы знаете, – доверительно заметил он, – наука не мешает верить. Я, вот, например, буддист, верю в переселение душ, а Павел – католик.

– Откуда вы знаете? – удивился Павел.

Иван Михайлович подбородком показал на большой крест, висящий на его шее. Павел смущенно спрятал его за отворот майки.

– А вы, я так понимаю, у нас атеистка? – полувопросительно -полу утвердительно спросил у девушки профессор.

Она демонстративно отвернулась к окну, не желая отвечать.

Иван Михайлович потер руки:

– Что ж, голубчики вы мои, с радостью сообщаю вам: у нас подобралась необычная компания – буддист, атеист и католик.

Павел нетерпеливо заерзал на стуле, радость профессора ему была непонятна, и вообще он был не из тех, кто любит присутствовать при чужих спорах, а еще скоро закроют буфет, а он не обедал.

– Профессор, это все очень интересно, но можно я пойду?

Иван Михайлович удивленно на него посмотрел:

– Голубчик, неужели вам неинтересно?

– Интересно, – тускло ответил Павел. – Буфет скоро закроют, а я еще не обедал. Слушаю истории про сны.

– Ну, сны или не сны, мы еще будем выяснять. – Иван Михайлович повернулся к Арине: – Голубушка, не будем тратить время на споры, вернемся к вашему… э-э-э… сновидению. Опишите, что было дальше.

Девушка пожала плечами, мол, как скажите, и продолжила свой рассказ ровным бесстрастным голосом:

– Я прыгнула вниз, в эту голову – и оказалась в невесомости. Миллион картинок проносился передо мной, их было так много, что я практически ничего не запомнила. У меня создалось впечатление, что меня судили, но поняли: я не виновна. Я вздохнула и выдохнула воздух… в утробном крике младенца. Высоко надо мной был деревянный потолок – балки. Сбоку располагалось замысловатое большое окно в виде розы, вместо стекол – витражи.

– Готический стиль, – со знанием дела кивнул головой Павел. Перехватив сердитый взгляд профессора, он пояснил: – Я архитектор.

– Продолжайте, Арина, – сказал профессор.

– По-моему, это был старинный замок. Меня пеленали акушерки. Они перешептывались: «Эх, бедняжка, знала бы, чего ее мать лишила своей безрассудной любовью. Ладно, хоть поженились с этим злосчастным художником, а то быть бедной крошке незаконнорожденной».

Девушка разволновалась и замолчала.

– Выпейте водички, – предложил ей Иван Михайлович.

Арина благодарно кивнула, взяла стакан с водой и жадно выпила.

– А потом был другой сон. Мне пять лет, я в той же комнате. Ко мне заходит строгая пожилая женщина, в корсетном черном платье с длинной юбкой, говорит: «Твоя мать, да упокоить Бог ее душу, соединилась на небе с твоим отцом. Ты теперь круглая сирота, девочка. Собирайся, тебя согласилась взять на воспитание сестра покойной. Тебе очень повезло: она, вдова, богата и бездетна». Женщина мне вручила мешок, по-моему, в нем было кольцо, она сказала что-то вроде того, что это все что оставила мне моя мать в наследство.

– Еще что-нибудь сказала? – спросил профессор.

– Много чего, но я не запомнила, – нахмурилась Арина. – Я плакала. Потом очнулась.

– По вашим ощущениям, какое это было время? – спросил Иван Михайлович.

– Начало девятнадцатого века, – уверенно ответила девушка.

– Какая страна?

– Польша.

– Значит, Россия.

– Да, точно, я помню, в начале девятнадцатого века Польша была частью России, – подтвердила Арина.

Профессор доверительно наклонился к Котровской, его лицо снова приняло детское, мягкое выражение:

– Голубушка, вы сказали, вам нужен научный подход. Для чего?

Девушка резко откинулась на спинку стула, перевела невидящий взгляд в окно, всем своим видом демонстрируя, что не будет это обсуждать.

Профессор встал из-за парты, нервно заходил взад-вперед по кабинету, рука привычно потянулась в карман – за сушкой.

– Понятно, объяснять не будет, мне нужно самому понять, что ей мешает, – бормотал он, – она из ОКеистов.

– Хоккеистов?! – удивленно повторил Павел.

– Не мешайте, – отмахнулся от него профессор. – У них всегда все отлично, – шептал он, – гордецы, рассчитывают только на себя, им сложно просить о помощи других. Стыдно признаться, что с чем-то не справились. Трудно пускают в свой круг. Как же с ними справиться? – Он радостно воскликнул: – Нужен тет-а-тет.

Иван Михайлович остановился напротив Павла, посмотрел на часы, благодушно заметил:

– Голубчик, пришло время выполнить ваше горячее желание и отпустить вас в буфет. Ступайте, ступайте, вы еще успеете что-нибудь перехватить.

Павел легко вскочил со стула и торопливо, насколько это было возможно для столь большого человека, направился к выходу. Окрик профессора остановил его около выхода.