Кукла на качелях

Василий подошел к самому краю скалы. Невысокий обрыв под острым углом уходил в море; подводные камни, отчетливо видимые сквозь прозрачную воду, шевелили отростками зеленых, бурых и красноватых водорослей. Казалось, что камни поднимаются чуть ли не до самой кромки воды, – на самом деле глубина здесь была порядочная и расстояние до ближайшего из них составляло четыре-пять метров. Он повернулся к морю спиной. Шевельнул плечами, поправляя ремни акваланга, надвинул на лицо маску, пахнущую резиной, зажал во рту загубник и, оттолкнувшись от края земли, свободно упал назад.

Море обрушилось на него апофеозом танцующих воздушных пузырьков, в их сверкающем рое терялись верх и низ, и прошло несколько секунд, прежде чем перед глазами выступил из сине-зеленого пространства монолитный край скалы, изрытой временем, облепленной мелкими мидиями и мохнатыми водорослями. Изнутри подводный мир выглядел далеко не таким ярким, как с берега сквозь толщу воды, – даже водоросли казались скорее грязно-серыми. Мимо прошмыгнула стайка коричневых рыбок; еще одна, зеленоватая, приникла к выступу скалы. В маленький известняковый кратер нырнул крошечный краб. Мидии ритмично приоткрывали, словно рты, черные створки.

Скудная прибрежная жизнь не интересовала Твердовского. Сориентировавшись относительно береговой скалы, он оттолкнулся от нее и мощными профессиональными гребками поплыл прочь.

Аквалангом долго не пользовались, и воздух имел неприятный затхлый привкус, поддерживаемый старой резиной загубника. Капля воды просочилась под маску и проползла мимо глаза и щеки, – надо было затянуть потуже, запоздало подумал Василий.

И все-таки ему было по-настоящему хорошо. Он был свободен. Он принадлежал лишь самому себе.

Мать за завтраком умоляла его сегодня – «только сегодня, Васенька!» – остаться дома. Вспоминать попытки ее плаксивого шантажа было неприятно, и все-таки они вспоминались, тупо и навязчиво, едва не отравляя удовольствие. Но, в конце концов, ему не в чем было себя упрекнуть. Вчера, взяв на вокзале в Симферополе такси, он добрался до Мысовки уже к трем часам. Перекусил, не забыв десять раз похвалить материн фирменный суп с фрикадельками. Потом, разумеется, отправился на пляж, – да она сама разве что не выгнала его из дому, непрестанно повторяя, до чего же нравилось купаться Сашенькиным деткам. Вновь его ткнули носом в счастливую семейную жизнь брата, – Василий уже подзабыл этот ее извечный пунктик, – но чего не простишь родной матери!.. тем более в день приезда.

А весь вечер он посвятил исключительно ей. Сидел в тесной летней кухне за скрипучим столом, накрытым слежавшейся где-то в сундуке яркой скатертью, едва просвечивавшей сквозь мутную клеенку. Пережевывал третью или четвертую, если считать от момента полного насыщения, плюшку, – «полночи пекла, Васенька, как ты любишь!» – вяло размышляя, действительно ли раньше мать готовила вкуснее или ему просто так казалось. Вежливо и сдержанно отвечал на все расспросы, хотя они большей частью касались то его зарплаты, то отношений с женщинами, – что, грубо говоря, было вообще не ее дело. Сам заботливо спрашивал ее о здоровье – она, разумеется, не замедлила излить на голову сына поток жалоб: неприкрытый энергетический вампиризм. Впрочем, это ведь его мать…

И вдруг в самом разгаре задушевного общения она резво вскочила на ноги – как раз на фразе «ноги уж не носят, Васенька»… от иронической улыбки он удержался. Выяснилось, что «за всей этой болтовней» мать забыла загнать в хлев коз!!! Именно так, со множеством восклицательных знаков, оно и прозвучало. Создавалось впечатление, что на козах и только на козах держится не только ее хозяйство, но и весь мир.

Василий остался за столом и, воспользовавшись ее отсутствием, скормил недоеденную плюшку двум на редкость наглым трехцветным котам. Подождал еще немного, но мать не возвращалась. Сказывалась дорожная усталость, и он решил отправиться спать, чтобы с утра пораньше уйти на море с аквалангом. Перед сном, пробираясь между грядками к дощатому заведению на том конце огорода, он слышал, как мать покрикивает вдалеке, а противный хор нестройного меканья отвечает ей…

Первое, что он увидел, проснувшись рано утром, была огромная, чуть ли не литровая кружка на прикроватной тумбочке, до краев полная козьего молока. Парного, тепловатого, на удивление мерзкого… к сожалению, рядом не было котов. Зато у кровати стояла мать, давным-давно поднявшаяся на ноги, уже утомленная, помятая. Инквизиторски зорко проследила, чтобы он выцедил все молоко до капли, а затем… Затем начался собственно шантаж, но думать об этом сейчас не хотелось.