– Вот это, дружище, была моя аптека. Мой хлеб и мое жилье в течение двадцати лет. Но как-то ночью один выродок поджег ее. Я спал и не слышал, как он влез. Чудом не угорел, спросонья выбежал на снег в одних портках! А три дня спустя меня схватили молодчики, вроде тебя, швырнули в подземелье и принялись допытывать. Был у меня яд? Кому продал? Почему сгорела аптека?! Всю душу мне вымотали, только на той неделе отпустили. И тут являешься ты – какого черта? Я ваши рожи крысиные уже видеть не могу!..
– Хм… – Марк пригладил волосы, поправил воротник. – А мне думалось, я мужчина привлекательный. Даже иные дворяночки клевали…
– Да пропади ты пропадом!
Несчастный аптекарь рванулся уходить, но Ворон поймал его за рукав.
– Эй, приятель, постой. И что же ты сказал крысиным мордам?
– Вот у них и спроси.
– Я тебя спрашиваю. Причем, заметь, по-дружески. Пока что.
– Вот народец… – буркнул Элиот сквозь зубы. – Никому я ничего не продавал. Ночью влезли и унесли, потом подожгли аптеку. Примет не знаю, никого не видел. Даже звуков не слышал – очень тихо работали. Проснулся от дыма, а их уже след простыл.
– Какой яд пропал?
– А мне почем знать?! Все сгорело к чертям, а что не сгорело, то упало и разбилось. Но судя по симптомам, взяли простой крысиный яд.
– Кроме твоей аптеки, ограбили еще две. Как думаешь, зачем?
– Затем, что отравили целый поезд. Нужна пара фунтов порошка, а то и больше. Штука же в том, что на дворе морозы. По зиме грызуны полчищами лезут в дома, а хозяева пытаются их извести. В декабре в столице отравы не достать – всю раскупают. Есть алхимики, что промышляют ядами. Мы, аптекарская гильдия, с началом зимы выкупаем у них всю продукцию и делим между аптеками. Строго поровну, чтобы никто не оказался в проигрыше. Этим декабрем каждая аптека получила всего по фунту крысиного яду.
– Значит, в одной аптеке им не хватило, они взяли еще вторую, а для верности и третью?
– Тебе виднее. Я только знаю, что моим ядом целый поезд не отравишь – мало его.
– А как по-твоему, зачем подожгли аптеку?
Элиот разразился проклятьями.
– Ну откуда мне знать, полицейская твоя башка? Меня и в камере допытывали: а ну говори, почему сожгли?! Почем мне знать, скажи на милость? Я, что ли, поджог?..
– А ты?
Аптекарь смерил Марка долгим взглядом и сухо бросил:
– Нет, не я.
– И зачем подожгли – не знаешь?
– Как ни странно, знаю.
– Откуда?
– Твои же ищейки додумались и мне сказали перед тем, как выпустить. Если бы не пожар, я бы утром проснулся и увидел, что именно пропало. Сообщил бы констеблю, тот – шерифу. Догадались бы, что готовится большое отравление, и предупредили солдатиков. Пожар выиграл бандитам время. Вот зачем.
– Разумно, – сказал Марк.
– Я свободен? – осведомился Элиот.
– Как птица в полете.
– Провались во тьму.
* * *
– Мне не о чем с вами говорить, – отрезал сир лейтенант Август Мейс.
Он был молод, и все пространство в его голове, отведенное для будущего опыта, пока что занимали рыцарские бредни о чести. Марк любил таких людей. Их душа – словно банджо: пяток струн, и все на виду. Ворон дал сиру Августу время выпустить пар, всласть высказаться о низкородных ищейках. Затем подцепил самую видную струну в лейтенантской душе и забренчал:
– Я верно служил владыке Адриану, как и вы. Владыка почил, и мой долг – наш с вами долг! – сослужить ему последнюю службу. Найдем украденные Предметы, ведь того требует честь.
– Да, великий владыка мертв, – сир Август помрачнел на глазах. – А его место теперь занимает…
Лейтенантик с глубоким презрением глянул на Дворцовый остров. Прежде, чем он успел высказаться о подонке-канцлере и венценосной кукле, что было бы очень опрометчиво в присутствии Деда, Марк вставил:
– Сир Август, помогите мне ради памяти славного владыки.
– Так и быть, сударь. Спрашивайте.
– Простите мне вопрос, что может прозвучать дерзко. Но упустить его не могу: отчего вы все же остановили поезд?
Молодой человек вздернул подбородок.
– Не вижу дерзости в этом вопросе. Дерзко звучало бы обвинение, но данный поступок – не вина моя, а гордость. Не сделай я этого, пятьдесят моих солдат умерли бы от яда. Я спас пятьдесят человек! Мой отец был полковником гвардии, как и дед. Они учили меня: «Солдаты – твои дети. Сперва думай о них, потом – о себе». Клянусь, попади я снова в тот поезд, поступил бы точно так же. Предметы можно вернуть, жизни бойцов – нет.
– Благодарю вас, сир. Теперь расскажите подробно о дне похищения.
– День позора… Двойного позора, сударь!