Кукла на троне

– Я всегда говорил тебе, Чара: Моран – отличный вождь. Храбрый, жесткий, дальновидный. Помнишь, вернулись мы из плена в старый лагерь – а он пуст. И давно пуст, неделю как! Наш мудрый вождь поднял орду и повел к Мелоранжу еще за день до того, как нас схватили. Мы думали: он на штурм пошел… Но если так, то отчего через джунгли, а не степью?

Ней сделал паузу, и Чара ответила:

– Затем, наверное, чтобы двигаться скрытно. Чтобы никто не знал, где орда. Если Гектор возьмет нас и допросит, и захочет устроить засаду у Ливневого Леса…

– То выйдет из-за стен прямо под копыта орде. Не штурмовать была цель, а только выманить!

– Прекрасный план, и цена невелика: парочка всадников…

Моран схватился за меч. Неймир – быстрее. Моран закрылся – но поздно, неловко. Лишь отклонил удар, но не остановил. Меч Нея пробил блок и рухнул вниз, до кости рассек бедро вождя. Тот взвыл и выпал из седла.

– Тирья тон тирья, – рыкнула Чара и двинула коня прямо на лежащего.

Моран рванулся, откатился. Рана замедлила движение. Тяжелое копыто упало на его колено, размололо кости. Моран захлебнулся криком боли, брызнула кровь.

– Изменники! Убить подлецов!.. – заорал ганта Гроза, обнажая меч.

Ней и Чара пришпорили коней, вырвались вперед. Гудя копытами, дюжина всадников настигала их. Мечи звенели, вылетая из ножен.

Чара сорвала лук, обернулась в седле. Хрипло вдохнула, отводя локоть. Тетива запела в такт дыхания. Выстрел – вдох – выстрел – вдох – выстрел…

Стрела в глаз коню, другому – в шею, третьему – в грудь. Трое всадников опрокинулись, задние налетели на них, смешались в кучу.

Вдох – выстрел – вдох – выстрел…

Отряд уже расстроился, рассыпался, шаваны выпрыгивали из седел, прятались от стрел за трупами коней. Чара забыла о них – она метила в лежащего Морана. Вдох. Он предал нас. Вдох. Пожертвовал нами, чтоб выманить врага. Вдох. Бросил на смерть ради хитрости. Вдох. Будь ты проклят, Моран! Вдох…

Она промахивалась. Вождь сумел отползти за мертвую лошадь. Лишь край спины на виду – дюймовая полоска плоти. Чара пускала стрелу за стрелой – мимо, и снова мимо, и снова!.. Метнувшись за плечо, рука не нашла оперения стрелы. Колчан опустел! Лишь тогда Чара расслышала крик спутника:

– Уходим! Брось ползуна, он свое получил! Уходим уже!

Потом они мчали галопом, и далеко за спинами терялся в пыли лагерь орды. Из него вылетали отряды один за другим – все в погоню за изменниками. Треть мили отрыва – это немало. Есть шансы уйти…

– Запад закрыт для нас, – бросила Чара. – Изгнаны.

– Нельзя было иначе, – ответил Ней.

Она повторила его слова на древнем языке степи:

– Тирья тон тирья.

Меч – 1

Герцогство Южный Путь; Альмера; Земли Короны

Вот что самое странное: Салем никому не желал зла.

Никогда и ни одной живой душе, даже своей жене. Друзья Салема называли ее злобной стервой. Говорили, это из-за нее он так изменился: был – весельчак, душа на распашку; стал – задумчивый молчун, слова не вытянешь. Говорили, детей у Салема нет потому, что жена пьет зелье: бережет, мол, себя, надеется сбежать с кем-то побогаче. Может, все это и правда, да только Салем все равно любил ее. Хотя и прятал любовь поглубже – заметил с некоторых пор, что его нежность злит супругу. «Не мужик, а слюнтяй!» – говорила жена. Это не было правдой: Салем был самым настоящим мужиком – и по происхождению, и по крепости характера. Он просто никому не желал зла.

Салем возделывал гречневое поле. Оно родило ровно столько, чтобы уплатить барону оброк и терпимо дожить до новой весны. Иногда случался неурожай – тогда приходилось туже затянуть пояс. Иногда родило чуть лучше – тогда Салем продавал излишек скупщикам и дарил жене какую-нибудь красивость. Так шел год за годом. Ничто не менялось в жизни и ничто даже не предвещало перемен, и, по правде, Салем радовался этому. Он любил свою белую избушку под шапкой соломы. Любил поле, густо желтое от цвета, гудящее голосами пчел. Любил Ханай: могучий, бурлящий, пенистый – хижина Салема стояла на холме над порогами. И жену любил – с ее низким сильным голосом, покатыми плечами, сочными губами… Будь и она так же довольна жизнью, как муж, ничего бы не случилось. Совсем ничего.

Но Клемента жаждала перемен. «Сколько можно прозябать в нищете!.. Сделай уже что-нибудь!..» Сложно винить ее – Клемента была дочерью мельника. Пятой. Это самое худшее: смалу испробовала жизнь в достатке, а вышла замуж – обеднела. Приданного-то за нею – пятой! – давали всего горстку, вот и не нашлось охотников, кроме Салема.